Кто сказал, что любовь насытившаяся выше любви голодной?
Переменить веру было немыслимо. Если вера имеет какое-то значение, она как кожа: в какой родился, в той и умрешь. Не змеи же мы, в самом деле?
Кто сказал, что любовь насытившаяся выше любви голодной?
Переменить веру было немыслимо. Если вера имеет какое-то значение, она как кожа: в какой родился, в той и умрешь. Не змеи же мы, в самом деле?
Переменить веру было немыслимо. Если вера имеет какое-то значение, она как кожа: в какой родился, в той и умрешь. Не змеи же мы, в самом деле?
Зряшных жертв не бывает. Не так важно, вышла ли из твоего поступка практическая польза. Важно, что ты его совершил.
Насколько противоестественно человеческое общество по сравнению с природой. Там выживают сильнейшие и достойнейшие; всё слабое, хилое, робкое обречено на вымирание. В Севастополе же происходило ровно обратное. Лучшие мужчины — храбрые, стойкие, дееспособные — каждодневно гибли на бастионах. Зато самые никчемные, не способные ни на что, кроме интриганства и воровства, множились и процветали.
За какой надобностью непременно выплёскивать душу? Пускай лучше душа останется нерасплесканной.
Мир держится на инстинктах, но человек тем и отличается от животного, что руководствуется в своих поступках не ими, а рассудком. Всякая коллизия и всякий выбор, если начнешь разбираться, сводятся к конфликту между рацио и эмоцио.
Опасная штука — женская проницательность, её нельзя недооценивать. Есть какой-то непонятный механизм, встроенный в женское зрение и придающий ему опасную остроту.
Никто не застрахован от глупой случайности, которая положит конец самому безупречному, до мелочей просчитанному предприятию.
Записной остроумец Шредер во время давнего визита Николая Первого в Дрезден произнес mot, сделавшее дипломата знаменитым. На вопрос «Отчего это ты, Андрей Андреевич, никогда не женился?», старый лис с поклоном отвечал: «Ваше Величество строго запрещаете азартные игры, а из всех азартных игр женитьба — самая азартная».
Шутка понравилась. Благодаря ей Шредер, ничем не отличившись на дипломатическом поприще, сидел на своем тихом, завидном посту уже четверть века.