— В людей часто стреляют...
— Ну нет! Часто — это бумагой порезаться.
— А в меня чаще стреляют.
— В людей часто стреляют...
— Ну нет! Часто — это бумагой порезаться.
— А в меня чаще стреляют.
— Ты помнишь, как я приходил. У меня был какой-то тайный план? Разве я собирался неожиданно напасть?
— Даже не знаю, может, мне нравятся твои мольбы?
— Дело не в этом. Думаю, ты меня слышишь. Я всё ещё там. Я спрятан глубоко, за шрамами и болью. Эта часть тебя чувствует себя одинокой. Но она также знает, какого это — иметь семью. Иметь друзей. Ты можешь вернуть всё это. Мы можем избавить друг друга от боли. Помню, когда мне было шесть, я умолял маму и папу сводить меня на научную выставку. И вот, на просёлочной дороге, нам спустило шину. Запаски нет. Нас отбуксировали в крошечный городок. И конечно, мы застряли там на весь день. Мы купили мороженое, картошку-фри с соусом в небольшой закусочной. А после, вечером, мы смотрели на местный фейерверк. День все же оказался отличным. Это мое любимое воспоминание о маме и папе. Как назвался этот город?
— Мейсон-Вилл.
— Я всё ещё там. Вернись.
Ты снимаешь вечернее платье, стоя лицом к стене,
И я вижу свежие шрамы на гладкой, как бархат, спине.
Мне хочется плакать от боли или забыться во сне...
Те, кто считает, что идеальный мир существует, начинают ненавидеть тот, что неидеален, и приносят боль окружающим.
— Наверное, в конечном счёте, вся жизнь — это череда расставаний, но больней всего бывает, если с тобой даже не удосужились проститься.