Ты снимаешь вечернее платье, стоя лицом к стене,
И я вижу свежие шрамы на гладкой, как бархат, спине.
Мне хочется плакать от боли или забыться во сне...
Ты снимаешь вечернее платье, стоя лицом к стене,
И я вижу свежие шрамы на гладкой, как бархат, спине.
Мне хочется плакать от боли или забыться во сне...
И если завтра начнётся пожар,
И всё здание будет в огне -
Мы погибнем без этих крыльев,
Которые нравились мне.
Я ломал стекло, как шоколад в руке,
Я резал эти пальцы за то, что они
Не могут прикоснуться к тебе.
Я не спрашиваю, сколько у тебя денег,
Не спрашиваю, сколько мужей.
Я вижу — ты боишься открытых окон
И верхних этажей.
Когда-то у нас было время — теперь у нас есть дела,
Доказывать что сильный жрет слабых,
Доказывать что сажа бела,
Мы все потеряли что-то, на этой безумной войне,
Кстати, где твои крылья? Которые нравились мне.
Эти дети ничего не чувствуют. Они научились ничего не чувствовать... и, поскольку они ничего не чувствуют, они могут притвориться взрослыми и справиться с болью, которую вынуждены переживать. Их могут оттрахать на заднем сидении семейного авто и они назовут это привязанностью... или бизнесом... Они говорят на языке денег и силы потому, что берут начало в жизни без денег, полной бессилия. И боли.
Слова, которыми ты называешь отчаяние, страх, тревога, навязчивое состояние — не отражают смысла. Возможно, мы придумали метафору из-за боли. Нужно было дать какую-то форму смутному, сидящему глубоко внутри страданию, которое ускользает от разума и чувств.
Так больно и так сладостно быть рядом и в то же время не иметь возможности прикоснуться друг к другу.
Love why do I take you
And why do you take me
Take my breath, or you take my heart
All you give is pain
A curse upon your name
Can’t you see it isn’t right
Can’t stand the night
She bruises, coughs, she splutters pistol shots
But hold her down with soggy clothes
and breezeblocks
She's morphine, queen of my vaccine
My love, my love, love, love.