— Я тебе жвачку принёс!
— Зачем?
— Ну как? Успокаивать жевательный рефлекс.
— Какой ты умный, а глотательный кто успокаивать будет?
— Я тебе жвачку принёс!
— Зачем?
— Ну как? Успокаивать жевательный рефлекс.
— Какой ты умный, а глотательный кто успокаивать будет?
Он вытащил сухарь, поднес к лицу: не видя, ощутил запах — густой дух ржаного хлеба. Он жадно вдыхал его, не чувствуя, что весь дрожит, дрожит не от холода, а от счастья. Он лизнул этот сухарь, уловил влажную соленую точечку, не понял, лизнул снова и только тогда сообразил, что на корявый армейский сухарь капают его слезы. Слезы, от которых он отвык настолько, что перестал их ощущать.
Весь следующий день они грызли эти сухари, и это был едва ли не самый радостный день в их жизни.
— Название Жирберуа вам о чем-нибудь говорит? Его носит... носила деревня в паре часов езды отсюда. Тихое место, где путники обычно не задерживаются. Но там жила сотня человек, или чуть больше. Это был наш дом. Однажды в него пришла чума. Те кто на рассвете был здоров, к закату умирали.
— Почему вы обвиняете меня? Чума неподвластна королю.
— Чума была свирепой, но она быстро пошла на спад. Мы даже начали думать, что Господь нас пощадил. А затем поступил приказ короля, въезд в деревню перекрыли, чтобы остановить болезнь. В любого, кто пытался бежать — стреляли.
— Чумные деревни положено закрывать, чтобы спасти другие.
— Нам должны были привезти еды, но ее так и не привезли. Нас погубила не болезнь, а голод. Ваше безразличие убило нас. Я видел свою семью, жену и двоих сыновей и должен был выбирать, кому достанутся объедки, что я нашел. Выбирать кому жить, а кому умирать. Моя жена не притрагивалась к еде, пока голодали её дети. Она угасла у меня на глазах. В конце у меня осталось достаточно еды лишь для одного из сыновей, я должен был выбрать. Но я одинаково любил их обоих, так что я бросил монетку и положился на судьбу. Спасся мой младший сын, но спустя неделю умер и он. Теперь и вы тоже поймете, каково осудить невинного на смерть, чтобы спасти другого.
По собственному опыту она знала, что ни боль, ни страх не утоляют голода, а вкусная еда помогает справиться и с болью, и со страхом. Она рассердилась бы, если бы доктор предложил ей принять транквилизатор. Вот чашка кофе и бутерброд — другое дело.
Прекратив выращивать и убивать животных ради еды, мы можем сделать так, чтобы людям стало доступно так много дополнительной пищи, что при правильном распределении они могли бы устранить голод и недоедание на этой планете. Освобождение животных — это и освобождение человека.
Не довольствуйся тихой спокойной жизнью! Борись за идеал! Даже если это будет донкихотством, твои усилия не будут напрасными. Сталкиваясь с чужой болью, не проходи мимо, встретив голодающего, пойми, что твой долг – облегчить его мучения, увидев, что с кем-то дурно обращаются, потому что у него другой цвет кожи, покрась свою кожу в тот же цвет. Тем, кто станет утверждать, будто существует только их Бог, напомни, что это Он сотворил разноцветный мир и наделил его бесконечным разнообразием. Заботься о своем и о чужом достоинстве. Несправедливость и зло распространяются тогда, когда хорошие люди опускают руки. Истинная мерзость – в притворстве и в терпимости к подлости.
Благоразумие подсказывало ему: не бери, будет хуже. Но голод был сильнее благоразумия, и голод победил.
— Можно спросить?
— Конечно, Галид!
— Почему, американцы, вы сюда приехали?
— Ну, потому что дома у нас была отстойная жизнь, правила, домашние там задания, предки на нас орали. И мы решили приехать сюда и стать пиратами!
— Я не об этом спрашивал. А почему вообще кто-то становится пиратом? Каждый день я мечтаю, что когда нибудь пойду в школу, но моя мать умирает от СПИДа, а на лекарства денег нет. Отца убили, когда он пытался достать еду. Знаете, что я чувствую, когда мы идем на захват судна? Каждый раз мне страшно. Мне страшно не потому, что меня убьют, а потому что, если я не принесу ничего домой, мои родные и друзья умрут от голода. Я не хочу быть пиратом и не понимаю, как вообще этого можно хотеть!