Когда человеку в этом мире не терпится что-либо сказать, трудность не в том, чтобы заставить его говорить, а в том, чтобы помешать ему повторять это чаще, чем нужно.
Мне как-то всегда претила мысль умереть, я предпочитаю быть убитым.
Когда человеку в этом мире не терпится что-либо сказать, трудность не в том, чтобы заставить его говорить, а в том, чтобы помешать ему повторять это чаще, чем нужно.
И так до скончания века — убийство будет порождать убийство, и всё во имя права и чести и мира, пока боги не устанут от крови и не создадут породу людей, которые научатся наконец понимать друг друга.
Клеопатра, Клеопатра... Когда загремит труба, каждый из нас понесёт свою жизнь в руке и швырнёт её в лицо смерти...
— Неужели ты так ослеплён её красотой, что не замечаешь, как она жаждет царствовать в Египте одна и всем сердцем ждёт твоего отъезда. Я слышал это из её собственных уст. Ты только орудие в её руках. Ты должен снять корону с головы Птоломея и переложить на её голову. Предать всех нас в её руки и себя тоже, а затем «Цезарь может отправляться в Рим или во врата смерти», что вернее и ближе.
— Ну что же, мой друг, всё это так естественно...
— Естественно? И тебя не возмущает предательство?
— Возмущаться? Что даст мне возмущение, глупый египтянин? Стану ли я возмущаться ветром, что леденит меня, или возмущаться ночью, что заставляет меня спотыкаться в темноте? Стану ли я возмущаться юностью, когда она отворачивается от старости, или возмущаться честолюбием, которому претит низкопоклонство? Прийти и говорить мне всё это — всё равно, что ты бы пришел сказать мне, что завтра взойдет солнце.
— Позовите Клеопатру!
— Эй, Титатётя!
— Кто так произносит имя Фтататиты, главной няньки царицы?
— Никто, кроме тебя его произнести правильно не сможет.
Радищев — не писатель, он — родоначальник и основоположник. С него начинается длинная цепочка российского диссидентства. Радищев родил декабристов, декабристы — Герцена, тот разбудил Ленина, Ленин — Сталина, Сталин — Хрущева, от которого произошёл академик Сахаров.
— В Лондоне болтают, будто ты ходишь по ночным улицам Бирмингема голым, разбрасываешь деньги и говоришь с мертвецами. А еще, что ты обнаглел настолько, что считаешь возможным вызывать евреев в домик сельской местности, где ты живешь, и указывать им какие цены ставить.
— Ну ты же пришел.
— А может, я просто проходил мимо?
Он утверждал, что стоит за всем, что идет не так в этом мире. А пока он был в психушке... это я была сумасшедшей.