— Полегче, Райбек, у нас ещё неделя вместе.
— Значит, я не увижу, как вы достигните полового созревания.
— Полегче, Райбек, у нас ещё неделя вместе.
— Значит, я не увижу, как вы достигните полового созревания.
— То есть я попал к мурам?
— Да. И не могу понять, как живым ушёл. Им плевать на то, что ты новый. Им вообще на всё плевать. Они маму внешникам сдадут и будут при этом торговаться за каждый патрон.
— Я понял — человеческая грязь.
— Не оскорбляй грязь.
Я не хочу показаться грубым... Но вы вообще кто? Я о вас никогда не слышал, никто в Европе никогда о вас не слышал. У вас харизма мокрой половой тряпки и вид мелкого служащего банка.
Длинные фразы заставляют задумываться, был ли это намёк, похвала или, наоборот, завуалированное оскорбление. Мир полон простых, внятных и удобных к применению слов, зачем добровольно усложнять себе действительность?!
Но больше всего мне не нравится аромат ваших духов, пусть даже и еле ощутимый. Потому что он забивает аромат моей 3 доллара 95-центовой сигары, которую я немедленно выброшу, если ее фаллическая форма оскорбляет ваши, блин, тонкие чувства-с.
— Чёрный религиозный фанатик…
— Как вы меня назвали?
— Прошу прощения, как ты хочешь называться на этой неделе?
— Коул.
— Нет, мне это никогда не запомнить.
Умоляю, пожалуйста, прошу, очень надо, иди ты нахрен! Мне это нужно. Пожалуйста, иди ты нахрен.
— По-моему, ты тут шалил!
— Ты что, в мои-то годы!
— Хотел что-нибудь спереть? Мои пирожки?
— Твои пирожки? Кто покусится на твои прогорклые пирожки?
— О них говорит весь Камелот, дурак.
— Это правда. Корочка отдает ржавчиной, ну а начинка конским навозом, а пахнут... да, отхожим местом!
— Никто не смеет ругать мои пирожки!
— Ах, прости, поговорим лучше о твоем пудинге: будто это рвота, высушенная на солнце. А тефтели, что о них сказать, если сам король сравнил их с жабьей икрой, вымоченной в слизи!