Ты изменяешь мне с женой,
Ты изменяешь ей со мной,
Женой любим и мной любим
Ты изменяешь нам двоим...
Ты изменяешь мне с женой,
Ты изменяешь ей со мной,
Женой любим и мной любим
Ты изменяешь нам двоим...
Не разрыв у нас, а так, просто трещина,
Не была с тобой эта женщина,
Померещилось, померещилось.
Не знаю, как и быть:
Простить или убить,
Точить ли мне кинжал дамасской стали.
Застал свою жену
В постели не одну —
С дружком моим они в обнимку спали.
Ему я доверял,
Как самому себе,
И нёс всё до копейки до единой.
За веру, за харчи
Сполна я получил,
На сдачу мне «перо» воткнули в спину.
Сигнал с тонущего корабля, мои стихи.
Или я впитал в себя весь яд.
Зависаю глядя в монитор уже неделю,
Никому не рад, в душе-то дождь, то град.
Ложь — враг. И я устал врать где ты сейчас,
Измена ставит печать на лицах, или печаль.
Как разговор начать, как сказать,
Что ты ничья!
Как сдержаться, как не закричать.
Мы упадем с обрыва вместе, или взлетим,
Нас будет двое, там где я один, и не один.
Так было раньше, а что теперь?
Метель за окнами, и пролитое на скатерть,
Остывшее кофе...
Хватит с меня-гаснут мои маяки..
И пусть тонут корабли, обрастая кораллами.
Я старался.. честно, не превращать узы в узлы.
Но превратила ты, развязала..
Я-то ревнива. Когда дело касается измены, я становлюсь дотошнее испанской инквизиции. Никакой пощады.
— Ладно, судья, дайте знать, если что-то понравится. Я её вам отложу до аукциона.
— Хорошо, передавай привет жене...
— Она меня бросила в прошлом месяце, ради какого-то мужика.
— Шлюха!
— Эй! Она всё ещё мать моих детей.
— Шлюха и ангел!
— Адюльтер — это одни неприятности.
Он пожал плечами, не торопясь соглашаться.
— Почему же? Это способ пережить приключение, выбраться в мир, прозреть.
— Какое же знание мы приобрели, Пайт?
Он испугался звука своего имени: так она пыталась превратить эту встречу, спровоцированную отчаянием, в нормальное свидание.
— Что над Богом нельзя смеяться, — ответил он сурово.
— Ты догадываешься, зачем я приехала? — спросила она, подняв на него глаза. Она была все так же красива, и этого по-прежнему нельзя было не заметить.
— Нет, не догадываюсь, — сказал он.
Это была правда. Всю свою жизнь с нею он почти никогда не мог догадаться, что ей придет в голову в следующую минуту.
— Я пришла просить, чтобы ты снял с меня грех и отпустил меня, — не дождавшись ответа, сказала она. — Я должна выйти замуж за Евгения Алексеевича.
Сказала «пришла», а не «приехала», — наверное, заранее обдумала. Грешницы не приезжают, а приходят. Он еще раз посмотрел на неё, на её изящно и грустно изогнувшееся на стуле знакомое тело, и удержался от грубости, не сказал: «Ну что ж, раз должна — так и выходи!» Промолчал. В конце концов, при чем тут она? Во всем виновата не она, а вот это её тело, которое он целых пятнадцать лет любил рассудку вопреки. «И не мог оторваться от него, не мог отлипнуть», — с презрением к собственной слабости подумал он о себе. Она смотрела на него, а он молчал. Ей казалось, что он злится или, как она мысленно привыкла выражаться, «закусывает удила», он, наоборот, смягчился, удивленный мыслью о собственной вине. Раньше раздраженно привык считать её виноватой в том, что в нужном ему теле жила ненужная ему душа, равнодушная к тому, чем он жил и что делал, занятая только собой, да и собой-то — по-глупому.
Лоренцо, я знаю, что тебе нужно уходить, отдыхать от твоей ответственности. И ты можешь уходить, но ты должен возвращаться.
Изменить — и во что бы ни стало, да так,
Чтоб почувствовать эту измену!
В этом скверного нет. Это просто пустяк.
Точно новое платье надену.
Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам.
Их грубой лести я не внемлю,
Им песен я своих не дам.