Искусство – это единственный инструмент, с помощью которого разум управляет миром.
Реальность — ничто, хотя доказательная сила интерпретации, конечно, зависит от твердости фактов. Но гораздо больше она зависит от правильной концепции. Она создает для фактов контекст, в котором те оцениваются. Схватка обвинения и защиты — всегда схватка двух концепций, положенных на чаши весов Фемиды. Концепции оцениваются восприятием Фемиды, чувственными ощущениями женщины с завязанными глазами.
Когда разум спит, фантазия в сонных грезах порождает чудовищ, но в сочетании с разумом фантазия становится матерью искусств и всех их чудесных творений.
Она извечна в нас, потребность эта -
искать разгадки звёзд, сердец, планет,
блуждающих в потемках где-то
и вроде не дающих света...
Но те, кто всё же видит этот свет,
кто даль разгадывает острым глазом,
в ком умная душа, в ком добрый разум, -
они и есть наш рост, размах, разбег,
они и говорят, что Человек
не для убийства и страданья
стоит на пьедестале мирозданья.
Завтра её выкинут с работы, хорошо ещё, если спасибо скажут. А она спокойна. Это даже не воспитание чувств. Это принятие будущего с верой в свои силы. Откуда эта вера? Она не бежит от реальности, она ею… неужели управляет? Сохраняет себя в неприкосновенности, невзирая ни на какую реальность. Как было бы интересно заглянуть в её мир. Любопытно, это от веры в себя она излучает столько тепла? Мэтью удивился этому внезапному извиву своей мысли. При чём здесь её тепло? Он изучает необычного человека, что вдвойне интересно, потому что сначала человек показался не только заурядным, но и не слишком-то симпатичным, обычная русская баба. Но когда прошел её шок, проявились душа, а теперь – что особенно приятно – и дух. Обнаружить в человеке дух — это всегда в радость, есть, что изучать. Но сам процесс-то изучения привычен, его путь проходит по давно знакомым вехам. При чем вдруг тепло? Откуда эта развилка? Это чувственное понятие, к познанию не относящееся.
Как она сказала тогда? «Это Москва, Мэтт... город чудес в стране чудес...» А Санкт-Петербург, имперский город, так не похож на Москву. Там была пряничная разноцветная иконопись, пропитанная ароматом ладана, разукрашенная золотом, — какая-то туземная архитектура! Там — магия врубелевского демона в Третьяковке, висячих садов декадентского ресторана посреди грязных улиц, чудовищного даже для стойкого британца мороза, скрипящего снега. Тут – прохладная, влажная и свежая весна, строгие как Верховный суд, классические здания, ажурные мосты. Красота этого города настолько изощрена, что кажется и строгой, и порочной одновременно. Тут люди изнемогают рассудком от полуночного света.
Назло всем нытикам, романтикам, узколобым мир постоянно совершенствуется с помощью человеческого разума, улучшающего окружающую среду… используя инструменты… здравый смысл и достижения науки и техники.
А длинноволосых хулителей, которые не могут ни гвоздя вбить, ни логарифмической линейкой пользоваться, я бы посадил на платформу профессора Твишела и спровадил назад, в двенадцатое столетие, — пусть там наслаждаются.
Если нам самим свойственно забывать о том, насколько велик и разнообразен мир по сравнению с тем, каким мы его себе представляем, то нет смысла обвинять произведения искусства в том, что они производят за нас ту же работу по упрощению реальности и выборке из нее лишь того, что является действительно важным — по крайней мере, для автора произведения.
Англия подожгла мир и воспаленные умы всех имевшихся в этом мире нищих, отрицающих все то, чего у них самих быть не могло, – собственность, богатство, корни, брак. А для пущей веры в святость затеянного пожара – в лучших и умом непостижимых британских традициях – не пожалела для его растопки своей собственной аристократии.
Cлайд с цитатой