Что мне слава
И выгода что!
Я готова
Все Небу отдать...
Был бы только рыбацкий челнок -
Время с удочкой коротать!
Что мне слава
И выгода что!
Я готова
Все Небу отдать...
Был бы только рыбацкий челнок -
Время с удочкой коротать!
Галадриэль:
Ты скажи мне, Слава, скажи -
Что могла ты нам предложить?
Ты встречала нас в цвете лжи,
В клевете чужих наград.
И, смотря назад, мне сказал мой брат:
Финрод:
— Смотри, сестра, смотри, с Гордыней обвенчалась Смерть.
Здесь нужно быть, как все. Боюсь, мне это не суметь.
Галадриэль:
Но я сказала: — Брат, я все-таки пойду вперед.
У нас надежды нет, но там, вдали, горит восход.
Слава, конечно, штука важная и ценная, но для настоящего удовольствия тайна всё-таки лучше.
— Я Черный тюльпан.
— Вы Черный тюльпан? Черный тюльпан?! Принц Александр де Грезильяк де Морван Лобо падет от руки Черного тюльпана? Это же меняет дело! Это станет историческим событием, мое имя войдет в историю и слава мне обеспечена.
— Зря мы вообще полезли в его сад.
— Нет славы без отваги.
— Ты что, вообще ничего не боишься?
— Боюсь: умереть одному, поэтому я взял с собой тебя.
В восемнадцатом столетии во Франции жил человек, принадлежавший к самым гениальным и самым отвратительным фигурам этой эпохи, столь богатой гениальными и отвратительными фигурами. О нем и пойдет речь. Его звали Жан-Батист Гренуй. И если это имя, в отличие от имен других гениальных чудовищ вроде де Сада, Сен-Жюста, Фуше, Бонапарта и т. д., ныне предано забвению, то отнюдь не потому, что Гренуй уступал знаменитым исчадиям тьмы в высокомерии, презрении к людям, аморальности, — короче, в безбожии, но потому, что его гениальность и его феноменальное тщеславие ограничивалось сферой, не оставляющей следов в истории, — летучим царством запахов.
— Хессалонец, с которым ты дерешься, я в жизни не видел человека огромнее! Я бы не хотел с ним сражаться...
— Вот почему твое имя никто не запомнит.
(— Тот воин, с кем вам придется драться, огромный, мне таких не приходилось видеть. Я побоялся бы с ним драться.
— И потому безвестным будешь ты.)