Париж

Если тебе повезло и ты в молодости жил в Париже, то, где бы ты ни был потом, он до конца дней твоих останется с тобой, потому что Париж — это праздник, который всегда с тобой.

— А вот и новый клуб нудистов, он недавно открыт вблизи Парижа, это развлечет читателей.

— Бленак, а вас самого развлекает эта «витрина с мясом»?

— Но нудизм все больше входит в моду, господин президент. Этот клуб один из самых изысканных, строгого вкуса, интерьер, клиентура из самых верхов...

— Раздевайтесь.

— Пардон?

— Раздевайтесь. Обойдете редакцию голым, увидим, развлечет ли это сотрудников.

— Знаешь, я в детстве часто спрашивала себя, а что, Луна над Кампечче такая же, как над Чиуауой?

— Такая же. И над Парижем такая же. И над Гоа, и над Миланом.

Париж — это просто увеселительный парк. Правда, развлечения там слишком дорогие, а служители — неприятные, угрюмые личности.

Двойной бездонный трюм на двух уступах Сены,

Фрахтовщик пурпура и драгоценных мирр,

Корабль, грузивший хлеб и правосудный мир,

Гордыню терпкую и кроткий дух вербены, —

Ты скорбью отягчен, как золотом Офир;

Страданьями отцов тяжки твои накрени.

Раздутей нет боков над чашей водной пены

Перегрузил нутро тысячелетний пир.

С тех пор как Николя приехал в Париж, он не уставал удивляться. Его все еще пугало беспорядочное уличное движение, которое подвергало опасности жизни прохожих. Он отметил, что городская жизнь хорошо отражала взаимоотношения между людьми, которые стояли на разных ступенях социальной лестницы. Крупные презрительным взглядом мерили мелких, возницы богатых экипажей расчищали себе дорогу, направо и налево стегая кнутом. И они не ограничивались лошадьми: частенько перепадало и бедным экипажам, и даже несчастным бродягам, которые осмеливались протянуть руку к карете.

Его Париж всегда был невелик, он заключался в тесном кольце между квартирой, судом, Оперой, Западным вокзалом и двумя-тремя ресторанами; эти точки соединялись в его представлении лишь кратчайшими прямыми линиями. Шаг в сторону — и он оказывался на неведомой территории: под ногами дикими джунглями лежал метрополитен, Комба и окраинные кварталы простирались, как пустыни.

Ты властно всех берешь в зубчатые колеса,

И мелешь души всех, и веешь легкий прах.

А слезы вечности кропят его, как росы…

И ты стоишь, Париж, как мельница, в веках!

В тебе возможности, в тебе есть дух движенья,

Ты вольно окрылен, и вольных крыльев тень

Ложится и теперь на наши поколенья,

И стать великим днем здесь может каждый день.

Плотины баррикад вонзал ты смело в стены,

И замыкал поток мятущихся времен,

И раздроблял его в красивых брызгах пены.

Он дальше убегал, разбит, преображен.

Вторгались варвары в твой сжатый круг, крушили

Заветные углы твоих святых дворцов,

Но был не властен меч над тайной вечной были:

Как феникс, ты взлетал из дыма, жив и нов.

Париж не весь в домах, и в том иль в этом лике:

Он часть истории, идея, сказка, бред.

Свое бессмертие ты понял, о великий,

И бреду твоему исчезновенья — нет!

Ему говорили: «Вот увидите, это маленький Париж». Или: «Жить в этом городе очень престижно». Или: «Это Олимп виноделия». Ему много чего наговорили. Но он так ничего и не увидел. Он смутно ощущал, что Бордо — город буржуазный, высокомерный и… смертоносный. Холодный и плоский. Город, на каждом углу которого веяло удушливой атмосферой провинциального особняка.