искусство

Не стоит бояться выставок современного искусства, но надо быть готовым к новым художественным формам и новому художественному языку, который складывается из всего того, что уже было создано прежде. Современные художники ищут, так присоединяйтесь к их поискам и не будьте слишком серьезными.

Абстракционизм начнет нравиться только тому зрителю, кто будет хоть немного понимать основные идеи его создателей и попытается воспринять их картины не только разумом, но и чувствами.

Искусство – не одномерный слепой отпечаток нашей мерзости, в которой мы существуем.

If thou survive my well-contented day,

When that churl Death my bones with dust shall cover,

And shalt by fortune once more re-survey

These poor rude lines of thy deceasd lover,

Compare them with the bett'ring of the time,

And though they be outstripped by every pen,

Reserve them for my love, not for their rhyme,

Exceeded by the height of happier men.

O then vouchsafe me but this loving thought:

'Had my friend's Muse grown with this growing age,

A dearer birth than this his love had brought

To march in ranks of better equipage:

But since he died, and poets better prove,

Theirs for their style I'll read, his for his love.

В европейской традиции художниками и зрителями-владельцами обычно были мужчины, а теми, к кому относились как к объектам, – обычно женщины. Это неравноправие отношений настолько укоренено в нашей культуре, что до сих пор структурирует сознание многих женщин. Они обходятся с собой так, как с ними обходятся мужчины. Они, подобно мужчинам, наблюдают собственную женственность.

S’il n’était rien de bleu que le ciel et la mer,

De blond que les épis, de rose que les roses,

S’il n’était de beauté qu’aux insensibles choses,

Le plaisir d’admirer ne serait point amer.

Mais avec l’océan, la campagne et l’éther,

Des formes d’un attrait douloureux sont écloses

Le charme des regards, des sourires, des poses,

Mord trop avant dans l’âme, ô femme! il est trop cher

Nous t’aimons, et de là les douleurs infinies:

Car Dieu, qui fit la grâce avec des harmonies,

Fit l’amour d’un soupir qui n’est pas mutuel.

Mais je veux, revêtant l’art sacré pour armure,

Voir des lèvres, des yeux, l’or d’une chevelure,

Comme l’épi, la rose, et la mer, et le ciel.

Что, по-моему, является весьма специфической чертой искусства Запада, так это его жадное и честолюбивое стремление захватить вещь в пользу владельца картины или даже ее зрителя.

В мире существуют только прекрасные стихи, стройная, гармоничная, певучая речь, красивые закаты, лунный свет, колоритные картины, античный мрамор, выразительные лица. Все остальное — ничто.

Музыка — это не просто набор звуков, музыка — это набор звуков, которые являются искусством. Все, кто это не понимают, кто не слышит музыку, мне неинтересны.

Визуальные искусства всегда существовали в некотором заповедном пространстве. Первоначально эта заповедность имела магическую или священную природу. Но, кроме того, она была и просто физической: это было место – пещера, здание, в котором (или для которого) писалась картина. Переживание искусства (первоначально бывшее переживанием ритуала) было отделено от остальной жизни именно для того, чтобы над жизнью властвовать. В дальнейшем эта изолированность приобрела социальный характер. Искусство вошло в культуру правящего класса, а физически оно оказалось изолировано, заключено в их дворцы и дома. На протяжении всей этой истории авторитет искусства был неотделим от авторитета заповедного пространства.

Что сделали современные средства воспроизводства изображений, так это разрушили власть искусства и изъяли его (или, вернее, изъяли образы, которые теперь воспроизводятся) из рамок всякой заповедности. Впервые за все времена образы искусства стали мимолетными, вездесущими, нематериальными, доступными, ничего не стоящими, свободными. Они окружают нас так же, как окружает язык. Они вошли в поток жизни, над которым больше сами по себе не имеют власти.