— Ах вы пройдохи! Мы вас искали-разыскивали, а вы сидите здесь, пируете и курите!
— Мы сидим на поле победы и вкушаем её заслуженные плоды. Солонинка особенно хороша!
— Ах вы пройдохи! Мы вас искали-разыскивали, а вы сидите здесь, пируете и курите!
— Мы сидим на поле победы и вкушаем её заслуженные плоды. Солонинка особенно хороша!
— Оно говорит. Дерево говорит.
— Дерево?! Я не дерево. Я энт.
— Страж леса! Пастырь деревьев!
— Не говори с ним, Мерри, потом не отвяжемся.
— Древень называют меня.
— И на чьей ты стороне?
— На стороне? Я ни на чьей стороне... потому что на моей стороне нет никого, маленький Орк. Никому больше нет дела до леса.
— Если бы я знал это раньше, — жалобно протянул Пиппин. — Я ведь понятия не имел о том, что делаю.
— Нет, понятия у тебя хватало, — возразил Гэндальф. — Ты знал, что поступаешь глупо и плохо. Но ты не послушал себя.
— Наверное, это наш конец…
— Конец? Нет, наш путь не кончается смертью. Смерть — лишь продолжение пути, начертанное всем. Серая, как дождь, завеса этого мира отдёрнется, и откроется серебристое окно. И ты увидишь…
— Что? Что, Гендальф? Что увижу?
— Белые берега и за ними — далёкие зелёные холмы под восходящим солнцем.
– Пора спускаться на землю! Мы, Туки и Брендибаки, в небесах долго не выдерживаем... Вершины не про нас.
– Не про нас, – признался Мерри. – Во всяком случае, пока. Уж не про меня – это точно... Но зато мы теперь их видим, эти вершины, и чтим их, правда? Я думаю, каждый должен любить то, что ему положено по его чину, и не мучиться. Надо же с чего-то начинать, надо иметь корни – а чернозем у нас, в Шире, хороший, и глубина – в самый раз!.. Но есть вещи и глубже, и выше. Если бы их не было, никакой Старикан Гемджи не смог бы мирно копаться в своем огороде, что бы он сам про это ни думал! Хорошо, что я хоть одним глазком глянул наверх...
— Есть ли надежда, Гэндальф, для Фродо и Сэма?
— Надежда всегда была слабой. Безумная надежда...
Я его знаю всю свою коротенькую жизнь и только что проделал с ним вместе очень долгий путь – но это, я скажу, такая книга, которую читаешь сто лет, а потом выходит, что еще и второй страницы не одолел.
Я его знаю всю свою коротенькую жизнь и только что проделал с ним вместе очень долгий путь – но это, я скажу, такая книга, которую читаешь сто лет, а потом выходит, что еще и второй страницы не одолел.