Волхв

– Знаешь, сколько мужчин у меня было за эти два месяца?

– Пятьдесят?

Она не улыбнулась.

– Если б пятьдесят, я не мучилась бы с выбором профессии.

И вот я тронулся в путь к тусклой окраине сна, к узилищу буден; словно Адам, изгнанный из кущ небесных… с той разницей, что я не верил в Бога, а значит, никто не мог запретить мне вернуться в Эдем.

Не женщина, а бумеранг. Бросаешь её, а в следующую субботу она тут как тут и хлеба не просит.

Я не знал, куда отправлюсь, но знал, что буду искать. Чужую землю, чужих людей, чужой язык...

Меня переполняла горькая грусть, смесь памяти и знания; памяти о былом и должном, знании о том, что ничего не вернуть; и в то же время смутной догадки, что всего возвращать и не стоит...

В девятнадцать лет человек не согласен просто совершать поступки. Ему важно их всё время оправдывать.

Прекрасную картину способен продать только банкрот.

Пока она рассказывала о своём злополучном романе, я догадался, какой фактор её натуры в докладе не учтен: хрупкое равновесие телесной робости и чувственной дерзости, — первая разжигает мужчину, вторая в зачётный миг обрекает на погибель.

Или вы оглядываетесь вокруг и приходите в отчаяние, или приходите в отчаяние и оглядываетесь вокруг. В первом случае вы накладываете руки на собственное тело; во втором – на душу.

Это касается всех коллекционеров. Их мораль стремится к нулю. Вещь в конце концов овладевает своим владельцем.