Я не знал, куда отправлюсь, но знал, что буду искать. Чужую землю, чужих людей, чужой язык...
— Род человеческий — ерунда. Главное — не изменить самому себе.
— Но ведь Гитлер, к примеру, тоже себе не изменял.
Повернулся ко мне:
— Верно. Не изменял. Но миллионы немцев себе изменили. Вот в чем трагедия. Не в том, что одиночка осмелился стать проводником зла. А в том, что миллионы окружающих не осмелились принять сторону добра.
У каждого было то, чего не хватало другому, плюс совместимость в постели, одинаковые пристрастия, отсутствие комплексов.
Отчасти мои колебания объяснялись тоской по утраченному лоуренсовскому идеалу, по женщине, что проигрывает мужчине по всем статьям, пока не пустит в ход мощный инструментарий своего таинственного, сумрачного, прекрасного пола; блестящий, энергичный он и темная, ленивая она.
До сих пор беды подпитывали меня: из пустой породы мучений я извлекал крупицы пользы.
Если отождествлять сознание с массой, мы уравновешивали друг друга, точно гирьки одинакового достоинства. Этот баланс длился долго, почти бесконечно; два сгустка материи, каждый – в коконе пустоты, разведенные по полюсам, лишенные мыслей и ощущений.
В ней сквозила податливость незапертой двери; однако темнота за дверью удерживала меня от того, чтобы войти.
Нарушить запрет или нет — каждый определял сам, в зависимости от личных склонностей: я предпочитаю один сорт сигарет, ты — другой, что ж тут терзаться?
Эта встреча, этот таинственный... ну, что ли, знак её сияния, её сияния — моему сумраку, преследовал меня несколько недель.
Пока она рассказывала о своём злополучном романе, я догадался, какой фактор её натуры в докладе не учтен: хрупкое равновесие телесной робости и чувственной дерзости, — первая разжигает мужчину, вторая в зачётный миг обрекает на погибель.
Cлайд с цитатой