Иосиф Александрович Бродский

Человек, который внутри себя начинает создавать свой собственный, независимый мир, рано или поздно становится для общества инородным телом, становится объектом для всевозможного рода давления, сжатия и отторжения.

Моя песня была лишена мотива,

но зато ее хором не спеть. Не диво,

что в награду мне за такие речи

своих ног никто не кладет на плечи.

Самих себя увидеть в нищете,

Самих себя увидеть на щите,

Заметить в завсегдатаях больниц

Божественная участь единиц.

— А почему же современного эпоса нет или почти нет?

— А потому, что у всех кишка тонка. Потому что мы все более и более тяготеем к малым формам: все это естественно. Ну, нет времени у людей — у писателя, у читателя.

Страшный суд — страшным судом, но вообще-то человека, прожившего жизнь в России, следовало бы без разговоров помещать в рай.

Да. Лучше поклоняться данности

с убогими ее мерилами,

которые потом до крайности

послужат для тебя перилами

(хотя и не особо чистыми),

удерживающими в равновесии

твои хромающие истины

на этой выщербленной лестнице.

Нет, мы не стали глуше или старше,

мы говорим слова свои, как прежде,

и наши пиджаки темны все так же,

и нас не любят женщины все те же.

Весна задержалась на месяц, и я до сих пор топлю.

Скулы холмов покрыты щетиной леса.

Разбивая лед, на пустынном шоссе колеса

приучают выбоины к теплу.

Общая гамма пейзажа под цвет пальто.

Солнце прячется в облако только выйдет.

Человек есть в конечном счете то,

с чем он считается, что он видит.

Я не думаю, что кто бы то ни было может прийти в восторг, когда его выкидывают из родного дома. Даже те, кто уходят сами. Но независимо от того, каким образом ты его покидаешь, дом не перестает быть родным. Как бы ты в нём – хорошо или плохо – ни жил. И я совершенно не понимаю, почему от меня ждут, а иные даже требуют, чтобы я мазал его ворота дёгтем. Россия – это мой дом, я прожил в нём всю свою жизнь, и всем, что имею за душой, я обязан ей и её народу. И – главное – её языку.

Где-то льется вода вдоль осенних оград, вдоль деревьев неясных,

В новых сумерках пенье, только плакать и петь, только листья сложить.

Что-то выше нас, что-то выше нас проплывает и гаснет,

Только плакать и петь, только плакать и петь,

Только жить.