Иосиф Александрович Бродский

... знаю по своему опыту, что чем меньше информации получает твой мозг, тем сильнее работает воображение.

Как ни скрывай черты,

но предаст тебя суть,

ибо никто, как ты,

не умел захлестнуть,

выдохнуться, воспрясть,

метнуться наперерез.

Назорею б та страсть,

воистину бы воскрес!

Мы умрем на арене.

Тем лучше.

Не облысеем

от женщин, от перепоя.

Я входил вместо дикого зверя в клетку,

выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,

жил у моря, играл в рулетку,

обедал черт знает с кем во фраке.

С высоты ледника я озирал полмира,

трижды тонул, дважды бывал распорот.

Бросил страну, что меня вскормила.

Из забывших меня можно составить город.

Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего ты прекрасна.

Все-таки Паунда держали в сумасшедшем доме чуть ли не тринадцать лет. Держать поэта, каких бы убеждений он ни был, в сумасшедшем доме — это ни в какие ворота не лезет. Оден говорил, если великий поэт совершил преступление, поступать, видимо, следует так: сначала дать ему премию, а потом — повесить.

Необязательно помнить, как звали тебя, меня;

тебе достаточно блузки, мне — ремня,

чтобы увидеть в трельяже (то есть, подать слепцу),

что безымянность нам в самый раз, к лицу...

Ничего на земле нет длиннее, чем жизнь после нас.

Классический балет есть замок красоты,

чьи нежные жильцы от прозы дней суровой

пиликающей ямой оркестровой

отделены. И задраны мосты.

Вы знаете, сны, как сказал один мой в некотором роде знакомый, — это в общем как... «облака, проплывающие в ночном окне»...