Надежда — это крылатое создание, обитающее в сердце, поющее без слов и никогда не умолкающее.
Эмили Дикинсон
Радость радужней всего
Сквозь кристалл муки.
Прекрасно то — что никогда
Не дастся в руки…
Я знаю — Небо, как шатер,
Свернут когда-нибудь,
Погрузят в цирковой фургон
И тихо тронут в путь.
Ни перестука молотков,
Ни скрежета гвоздей -
Уехал цирк — и где теперь
Он радует людей?
И то, что увлекало нас
И тешило вчера -
Арены освещенный круг,
И блеск, и мишура, -
Развеялись и унеслись,
Исчезли без следа -
Как птиц осенний караван,
Как облаков гряда.
I'm nobody! Who are you?
Are you nobody, too?
Then there's a pair of us — don't tell!
They'd banish — you know!
How dreary to be somebody!
How public like a frog
To tell one's name the livelong day
To an admiring bog!
Best Grief is Tongueless — before He'll tell -
Burn Him in the Public Square -
His Ashes — will
Possibly — if they refuse — How then know -
Since a Rack couldn't coax a syllable — now.
Because I could not stop for Death -
He kindly stopped for me -
The Carriage held but just Ourselves -
And Immortality.
We slowly drove — He knew no haste
And I had put away
My labor and my leisure too,
For His Civility...
Когда любое горе я встречаю,
Его на глаз я измеряю.
На вес, похоже, на моё,
Или полегче им дано?
Он бился яростно — себя
Под пули подставлял,
Как будто больше ничего
от Жизни он не ждал.
Он шел навстречу Смерти — но
Она к нему не шла,
Бежала от него — и Жизнь
Страшней её была.
Как хлопья, падали друзья,
Росли сугробы тел,
Но он остался жить — за то,
Что умереть хотел.
Если Сердцу одному не дам разбиться -
Я буду жить не зря -
Если Жизни одной станет легче от Боли -
Или Горе возьму на себя -
Да просто верну в Гнездо
Измученного Воробья -
Буду и я не зря.