... особенно приятно вывести для себя Бога из самого процесса наведения порядка. Любой из нас знает, какая это радость — убраться наконец в квартире. И вот эта ода порядку, которая присутствует там у Августина, она в известном смысле обосновывает наше счастье при наведении порядка. Что есть Бог? Бог вносит в мир порядок вещей. И это позволяет нам заметить время. Стирая пыль, мы замечаем, что время прошло.
Дмитрий Львович Быков
— Вот что Вам самому дает силы работать, такие потрясающие писать книги, романы?
— Спасибо! Спасибо на добром слове. Ну что я могу вам сказать? Есть ощущение величия переживаемого момента. Величия — не шутя. Потому что все, чему нас учили, оказалось правдой. Всё, о чем писала русская революция; всё, о чем она говорила в 1917 году; всё, о чем писала русская проза XIX века; всё, что нам обещала русская поэзия, начиная с «Грядущих гуннов» (В. Брюсов) и кончая «Незнакомкой» (А. Блок) — всё это, понимаете, дает мне силы жить. Потому что момент, который мы переживаем, великий.
Недаром его ненавидел Сталин, враг цельных людей, подозревавший их в самом страшном — в неготовности ломаться и гнуться. Луначарский в самом деле ни в чем не изменился, не превратился в советского чиновника, не сделался держимордой, не выучился топать ногами на писателей и учить кинематографистов строить кадр. Легкомысленный и жизнерадостный Луначарский — Наталья Сац цитирует его совершенно ученическое четверостишие о том, что лучшей школой жизни является счастье, — был новому хозяину не просто враждебен, а противоположен, изначально непонятен. Стиль Луначарского мог быть фальшив, напыщен, смешон, но никогда не был административен. Он был последним советским наркомом — нет, пожалуй, еще Орджоникидзе, — умевшим внушить радость работы, желание что-то делать, азарт переустройства мира, в конце концов.
Человек глубже, чем мы можем предположить. Мне очень нравится надпись в музее Прадо: «Бережно относитесь к тому, чего вы не понимаете. Это может оказаться произведением искусства».
Он обязательно придет,
Какой-нибудь другой,
Самовлюбленный идиот,
Восторженный изгой,
Из всех богоугодных дел
Пригодный лишь к письму, —
И будет дальше, за предел,
Тянуть мою тесьму.
Волшебник может, конечно, сделать цыплятам усы, он может сделать из котов гирлянду, может превратить медведя в человека. Он одного не может сделать — он человека не может превратить в Человека. В этом-то как раз вечный кошмар. Моральные проблемы для Волшебника неразрешимы.
Я так хотел, чтоб мир со мной носился, —
А он с другими носится давно.
Так женщина подспудно ждёт насилья,
А ты, дурак, ведёшь её в кино.
Вот чтобы понять русскую предреволюционную реальность, не надо читать историю, многотомные труды, сводки, газеты, не надо даже смотреть кинохронику. Достаточно прочитать «Петербург» (А. Белый), и про 1913 год все становится ясно. И про войну, которая висит в воздухе, и про темные геополитические козни, которые уже окружают империю, и про всеобщую готовность к провокации.
Это большая литература, потому что это бесстрашное саморазоблачение, в том числе собственной вины. Как замечательно сказал Владимир Новиков: «Литература должна вас заставлять признаваться себе даже в том, в чём вы никогда не признаетесь себе наедине с собой, а вот наедине с настоящей книгой можете».
Когда смотришь эти завораживающие панорамы в «Сталкере», ну например знаменитую, два дня делавшуюся Тарковским лично своими руками выкладку на дне ручья, помните» — остатки часов, фотографий, циферблатов, писем, всего… Вот это магия! Действительно, магия у Тарковского есть везде. А смысла нет. Но может быть как раз магия — это и есть бессмыслица. Не будем, братцы, слишком рациональны.
- « первая
- ‹ предыдущая
- …
- 5
- 6
- 7
- 8
- 9
- 10
- 11
- 12
- 13
- …
- следующая ›
- последняя »