— Полуденный отдых у каторжников! Вот и жалей их после этого! — сказал аббат.
— А как же, — заметил Кадрусс. — Нельзя все время работать, мы не собаки.
— К счастью для собак, — сказал Монте-Кристо.
— Полуденный отдых у каторжников! Вот и жалей их после этого! — сказал аббат.
— А как же, — заметил Кадрусс. — Нельзя все время работать, мы не собаки.
— К счастью для собак, — сказал Монте-Кристо.
Странная вещь: невозможно было хоть сколько-нибудь продвинуться вперед в сердце или уме этого человека. Всякий, кто пытался, если можно так выразиться, насильно войти в его душу, наталкивался на непреодолимую стену.
Иные предприятия кажутся столь несбыточными, что даже не приходит в голову браться за них; какой-то инстинкт заставляет избегать их.
Удовольствия, к которым мы не привыкли, беспокоят нас больше, чем привычные горести.
Как бы ни были люди закалены в тревогах, как бы ни были они готовы встретить грозящую опасность, они всегда чувствуют по ускоренному биению сердца и по легкой дрожи, какая огромная разница между воображением и действительностью, между замыслом и выполнением.
Инстинктивная ненависть неистрибима: ничто не может её загасить;иногда слой покрывает её, но под ним она раскаляется ещё сильнее.
— Мы оба рискуем головами.
— Не беспокойся о моей.
— Признаюсь вам, сударь, что не ваша голова служит причиной моего живого беспокойства.
— Твоя?
— Конечно.
— Думаю, что это не самая большая потеря...
— Эх, сударь, голова — это драгоценная вещь.
Отсюда явствует, что истинной ставкой в этой партии, которую два могущественнейших королевства разыгрывали по прихоти двух влюбленных, служил один благосклонный взгляд Анны Австрийской.