Попросить прощенья и простить.
Окрылять очнувшиеся строфы,
Не слагая, жизни стих нести
До своей назначенной Голгофы.
Как бы ни был страден этот путь
К солнечной вершине от подножья -
Богу — Богово, поэту — Божье...
Зижди, не оглядывайся, будь!
Попросить прощенья и простить.
Окрылять очнувшиеся строфы,
Не слагая, жизни стих нести
До своей назначенной Голгофы.
Как бы ни был страден этот путь
К солнечной вершине от подножья -
Богу — Богово, поэту — Божье...
Зижди, не оглядывайся, будь!
Лук почуял весну -
И порей, и латук.
И на солнца блесну
Он проклюнулся вдруг -
Прочь из душных хором
И темниц шелухи! -
Он зеленым пером
Пишет марту стихи!
Слепой Гомер и нынешний поэт,
Безвестный, обездоленный изгнаньем,
Хранят один — неугасимый! — свет,
Владеют тем же драгоценным знаньем.
И черни, требующей новизны,
Он говорит: «Нет новизны. Есть мера,
А вы мне отвратительно смешны,
Как варвар, критикующий Гомера!»
Если долго сдержанные муки,
Накипев, под сердце подойдут,
Я пишу: рифмованные звуки
Нарушают мой обычный труд.
Всё ж они не хуже плоской прозы
И волнуют мягкие сердца,
Как внезапно хлынувшие слезы
С огорченного лица.
Мне подражать легко, мой стих расхожий,
Прямолинейный и почти прямой,
И не богат нюансами, и все же,
И вопреки всему он только мой.
Жизни повод — в натяженье,
В наводнении событий,
Оголённый на мгновенье
Заискрится в тёмном быте,
Вспыхнет радостью усталой
И обуглится оборван.
Всё на свете запоздало,
Что волной покрылось сорной.
Я ломаю строку, между тьмой разрываюсь и светом,
Мне вовек не избыть возвышающей душу мечты,
Что никто не дерзнёт прозываться поэтом,
Не постигнув величья дарованной нам красоты.
В голых рощах веял холод...
Ты светился меж сухих,
Мертвых листьев... Я был молод,
Я слагал свой первый стих -
И навек сроднился с чистой
Молодой моей душой
Влажно — свежий, водянистый,
Кисловатый запах твой!