Look up here, I'm in heaven,
I've got scars that can't be seen,
I've got drama, can't be stolen,
Everybody knows me now.
Look up here, man, I'm in danger,
I've got nothing left to lose,
I'm so high, it makes my brain whirl.
Look up here, I'm in heaven,
I've got scars that can't be seen,
I've got drama, can't be stolen,
Everybody knows me now.
Look up here, man, I'm in danger,
I've got nothing left to lose,
I'm so high, it makes my brain whirl.
Людям требуется трагедия, что поделаешь, это их врожденное влечение, это их аперитив.
С годами я обнаружила, что трагедия сродни землетрясению или теракту: никто не горит желанием испытать это на себе, но оказаться поблизости от места бедствия, стать его свидетелем многие не прочь.
Вездесущее, грозное и колдовское море растворяло в себе муки, жгучие желания, душевные связи, ненависть и надежду, всё это отдалялось, казалось лишённым смысла, поскольку в море человек становится эгоистом и поглощен лишь самим собой. И кое-что невыносимое на суше – мысли, разлуки, утраты – в море перенести можно. Море – самое сильное обезболивающее, и Кой видел, как люди, которые на суше лишились бы навеки рассудка и душевного покоя, на борту корабля сумели пережить свои трагедии.
Годы неведения научили его одному: время действительно лечит все, но оставляет грубые, непроходящие шрамы.
Для кого-то 70 лет — как один миг. А для меня — много-много жизней, каждая из них — колоссальная амплитуда счастья и трагедий.
Некоторые раны нельзя вылечить. Наши шрамы — это наша сущность, а без них нас просто нет.