— Ты подумай, какой удивительный человек! Людская злоба отказала этим плодам в счастье созревания, а он, от широты души своей, даёт им эту радость. Скажи, он по-твоему кто?
— Придурок!
— Глупая, он красивой души человек, а ты этого не видишь. Тебя просто никто не учил смотреть.
— Владимир Палыч, а куды мы едем?
— Как куда? Не знаю... Господи, мир так велик, неужели в нём не найдётся места для артиста? Ты спи, детка, спи...
— Детка! Я по нёму сохну, я без него житы не можу, а он — детка, детка!
— Владимир Палыч, а куды мы едем?
— Как куда? Не знаю... Господи, мир так велик, неужели в нём не найдётся места для артиста? Ты спи, детка, спи...
— Детка! Я по нёму сохну, я без него житы не можу, а он — детка, детка!
— Но, господин режиссёр, это же будет шансонетка!?
— В этой белиберде появится зловещий смысл!
Подлец! Ах, какой же вы подлец! Ты ж хуже его! Он — тупая скотина, идёт — куда его посылают. Ты интеллигентный негодяй, ты самое страшное, что есть на свете.
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть Любовь, в ней есть язык.
Для них она Богиня всего женственного, всего самого недоступного, всего самого порочного.
Толстой удивляет, Достоевский трогает.
Каждое произведение Толстого есть здание. Что бы ни писал или даже ни начинал он писать («отрывки», «начала») — он строит. Везде молот, отвес, мера, план, «задуманное и решенное». Уже от начала всякое его произведение есть, в сущности, до конца построенное. И во всём этом нет стрелы (в сущности, нет сердца).
Достоевский — всадник в пустыне, с одним колчаном стрел. И капает кровь, куда попадает его стрела. Достоевский дорог человеку. Вот «дорогого»-то ничего нет в Толстом. Вечно «убеждает», ну и пусть за ним следуют «убеждённые». Из «убеждений» вообще ничего не выходит, кроме стоп бумаги и собирающих эту бумагу, библиотеки, магазина, газетного спора и, в полном случае, металлического памятника. А Достоевский живёт в нас. Его музыка никогда не умрёт.
Cлайд с цитатой