Metal Gear Solid 4: Guns of The Patriots

Другие цитаты по теме

Война изменилась. Дело больше не в нации, идеологии, этнической принадлежности. Это бесконечная череда сражений, в которых бьются люди и машины. Война и трата жизни стали хорошо смазанным механизмом. Солдаты с идентификатором используют оружие с идентификатором и оснащение с идентификатором. Наномашины в их телах улучшают и регулируют их способности. Контроль поля боя, генетики, информации, эмоций — всё под наблюдением и контролем. Век устрашения сменился веком контроля — всё во имя избежания катастрофы из-за оружия массового поражения. И тот, кто контролирует поле боя, контролирует саму историю. Когда поле боя под постоянным контролем, война становится рутиной.

— Я родилась на поле боя. Выросла на поле боя. Стрельба, сирены, крики... Они были моими колыбельными... Преследуемые, словно псы, день ото дня... изгоняемые из наших рваных укрытий... Такой была моя жизнь. Просыпаясь, рядом с собой я видела трупы близких людей. Я смотрела на утреннее солнце, и молилась, чтобы пережить этот день. Правительства были слепы к нашим страданиям. Потом появился он. Мой герой... Саладин... и забрал меня с собой...

— Саладин? В смысле... Биг Босс?!

— Санни... всё нормально, если ты хочешь выйти наружу сейчас. Это твоя жизнь. Существуют и другие места, не только это.

— Солнце выглядит очень красиво. Дядя Хэл... когда Снейк вернётся?

— Снейк... болен. Поэтому он ненадолго покинул нас, пока ему не станет лучше.

— Мы не отправимся с ним?..

— Нет. Ему нужно побыть одному.

— Интересно, увижу ли я когда-нибудь его вновь.

— Снейк... у него была тяжелая жизнь. Ему нужно хоть когда-нибудь отдыхать. [плачет]

— Ты... плачешь, дядя Хэл?

— Нет... я не плачу.

Опусти... сын мой. Я здесь не для того, чтобы сражаться с тобой. Всё кончено. Пришло время сложить оружие... и жить.

— У меня нет семьи. Был один человек, который сказал, что он мой отец...

— Где же он?

— Погиб... от моей руки. Биг Босс.

— Что? Биг Босс был твоим отцом?

— Так он сказал... Это всё, что я знаю.

— И несмотря на это, ты всё равно убил его?

— Ага. Эта травма всей моей жизни...

Рагнара всегда любили больше меня. Мой отец. И моя мать. А после и Лагерта. Почему было мне не захотеть предать его? Почему было мне не захотеть крикнуть ему: «Посмотри, я тоже живой!» Быть живым — ничто. Неважно, что я делаю. Рагнар — мой отец, и моя мать, он Лагерта, он Сигги. Он — всё, что я не могу сделать, всё, чем я не могу стать. Я люблю его. Он мой брат. Он вернул мне меня. Но я так зол! Почему я так зол?

Я охотно повторяла парадоксы, вроде фразы Оскара Уайльда: «Грех — это единственный яркий мазок, сохранившийся на полотне современной жизни». Я уверовала в эти слова, думаю, куда более безоговорочно, чем если бы применяла их на практике. Я считала, что моя жизнь должна строиться на этом девизе, вдохновляться им, рождаться из него как некий штамп наизнанку. Я не хотела принимать в расчет пустоты существования, его переменчивость, повседневные добрые чувства. В идеале я рисовала себе жизнь как сплошную цепь низостей и подлостей.

Город сошел с ума, люди куда-то спешат,

Медленно затвердевает моя душа.

Кухню наполнил дым тлеющих сигарет,

Еле слышны отголоски вчерашних побед.

Мне бы сейчас полетать над облаками,

В параллельный мир окунуться с головой,

Мне бы сейчас полетать, взмахнуть руками,

Но падать больнее всего.

Брак их был не лучше и не хуже других; никакого несчастья не обрушивалось, но оно было постоянное. Что такое несчастье,  — пустяки! Всякому несчастью приходит конец, оно продолжается изо дня в день, из году в год,  — но конец есть. Ангел может рассердиться, – конечно. Но ангел, который не сердится, а только вечно недоволен, ходит всегда с угрюмым лицом и ядовитой усмешкой?.. Счастье, – что это такое? Легко убедиться в том, что оно не самое важное. Хольмсеновский брак в последнее время стал сносен, произошло изменение к лучшему; всё пошло, как следует. Взаимное уважение всегда существовало, теперь присоединилась и доля сердечности, по временам мелькала откровенная улыбка. Поручик начинал надеяться на улучшение для них обоих; в старости могла начаться новая жизнь; в последние недели своего пребывания дома фру Адельгейд проявляла открыто приязнь к нему, как будто она уже не чувствовала прежнего отвращения… да, под старость.

Мы привязались друг к другу, мы нужны друг другу – два случайных одиночества.