Поднимается в небо дым,
Поднимается пар горячий,
И я могла бы подняться с ним
В это небо, где всё иначе.
Поднимается в небо дым,
Поднимается пар горячий,
И я могла бы подняться с ним
В это небо, где всё иначе.
Я хочу вспорхнуть, словно птица
На свободу из затхлого склепа.
Не каменный истукан, не игрушка, не безделушка,
Которую можно спрятать и достать, когда снова нужно.
Живое — и в этом всё дело, пускай бессмысленно это, -
Конкурирует смело с армией мёртвых предметов!
В небе у тебя нет времени, чтобы думать. Если задумаешься — ты покойник.
Не хочу, не могу, не буду.
Душа — кабак,
а небо — рвань.
Поэзия — истрепанная девка,
а красота — кощунственная дрянь.
Солнце зашло,
Облака изорваны в клочья,
И луны еще нет!
О вечернее небо,
Как похоже ты на меня!
И теперь, в верхнее запылённое, с прошлого лета не протиравшееся окно было видно очень странное и красивое небо: на первый взгляд оно казалось молочно-серым, дымчатым, а когда смотреть дольше — в нем начинала проступать синева, оно начинало голубеть все глубже, все ярче, все беспредельнее. И то, что оно не открывалось все сразу, а целомудренно таилось в дымке прозрачных облаков, делало его милым, как девушку, которую любишь.
Иду домой, ветер бьет в ребра, а во мне ширится чувство какой-то парусности. Словно именно сейчас, стоит лишь слегка подпрыгнуть — и полечу я в небо. Туда, где облака мнутся, пожирают друг друга и рождают новые. Так и полечу — нелепым воздушным шаром в грязных ботинках с портфелем в руке. И чувство это такое сильное, почти как уверенность. Вот только не прыгну я. Потому что не полечу. А прыгающий на улице мужчина моих лет смотрится глупо. Так и иду дальше, а неосуществленный этот прыжок скручивает мерно зудящее раздражение в тугую пружину, натягивает курок будущего.
... Количество сил нужно одно и то же,
Чтобы быть несчастным или быть счастливым...
— Осталось мало времени. Если есть что-то, что ты хочешь сказать, говори сейчас. —
Кармазинный Жилет тяжело опустился.
— Я останусь с тобой, пока ты не умрёшь. Я-я люблю тебя.
— Хорошо. Не хочу умирать в одиночестве.
Её лицо скрывалось под шлемом, и я был за это благодарен. Если бы я мог видеть её слёзы,
то никогда бы не смог завершить петлю и оставить её навсегда. Свет заходящего солнца,
красным пятном зависшим в западной части неба, играл на кармазинном Жилете Риты,
окутывая её сверкающим рубиновым свечением.
— Долгий бой, Кейдзи. Уже закат.
— Он красивый.
— Сентиментальный ублюдок. — В её голосе чувствовалась улыбка. — Ненавижу красное
небо.
Это последняя вещь, которую она сказала.