— Ну почему нельзя написать: уважаемый Рак, вы заболеете раком; или: Лев, сегодня с вами случится нечто ужасное — вас бросит жена, и вы покончите жизнь самоубийством?
... на жизнь он смотрел как на странноватый клуб, где очутился совершенно случайно и откуда мог вылететь без всяких объяснений. Он и сам уже решил выйти из этого клуба, если сборище станет совсем скучным.
Время — штука своеобразная: когда оглядываешься назад, оно видится компактной массой, неделимым монолитом, блюдом с единственным запахом и единым вкусом.
Задумался о тех, кто пишет фразу: «В моей смерти прошу никого не винить». Неужели они не чувствуют всего идиотского и неуместного официоза этих слов? Неужели они всерьез рассчитывают, что близкие родные, прочитав легко узнаваемый текст, пожмут плечами и сразу же согласятся: «а, ну раз так, раз любимый смертник сказал, то и не будем себя винить, пойдем помянем и по домам»? Нелепо. Глупо. И страшно, потому что именно эту фразу пишут раз за разом, повторяя снова и снова. Одну и ту же. Безобразно банально и безвозвратно жутко. Но все же именно эта фраза врастает в подкорку всей своей ледниковой плоскостью. И каждый раз, когда предательски дергается рука, когда взгляд упирается в бездонную точку ночного бессветия, когда нет сил даже сглотнуть боль, когда вжимаешь плечи в бетонную стену, превращаясь из человека в сигнальный знак «стоп», в сжатую безумием и отчаяньем пружину... Именно эта чертова фраза бегущей строкой внутреннего хаоса медленно течет по изнанке твоих собственных век.
Не веди себя так, будто если бы твои родители трахнулись месяцем раньше, то ты вел бы себя по-другому.
... самоубийство — это трусость. Не мысль, а находка — такая уютная, вдохновляющая. Подумайте о том, сколько бы прекрасных людей мы бы потеряли, если бы самоубийство не было бы такой трусостью.
Посетила Муза
Члена профсоюза,
И стихи сложил он о своей тоске:
— Ты меня, Людмила,
Без ножа убила -
Ты с другим ходила вечером к реке.
В лес пойду зелёный,
Встану я под клёном,
Выберу я крепкий, качественный сук...
Есть верёвка, мыло...
Прощевай, Людмила!..
Зарыдают лоси, загрустит барсук.
Когда он читал заметки о преступниках-убийцах, которые кончали с собой, он понимал, что дело тут не в угрызениях совести и не в зловредном желании обломать правосудие — тут дело в отчаянии. Потому что от их преступлений им не сделалось легче, потому что они переступили черту дозволенного, но гнев всё равно не прошёл. И так было всегда.
Cлайд с цитатой