— ... Если меня заставят разлюбить тебя — вот будет настоящее предательство.
Она задумалась.
— Этого они не могут, — сказала она наконец. — Этого как раз и не могут. Сказать что угодно — что угодно — они тебя заставят, но поверить в это не заставят. Они не могут в тебя влезть.
— Да, — ответил он уже не так безнадёжно, — да, это верно. Влезть в тебя они не могут. Если ты чувствуешь, что оставаться человеком стоит — пусть это ничего не даёт, — ты всё равно их победил.
Ты понимаешь, что прошлое начиная со вчерашнего дня фактически отменено? Если оно где и уцелело, то только в материальных предметах, никак не привязанных к словам, — вроде этой стекляшки. Ведь мы буквально ничего уже не знаем о революции и дореволюционной жизни. Документы все до единого уничтожены или подделаны, все книги исправлены, картины переписаны, статуи, улицы и здания переименованы, все даты изменены. И этот процесс не прерывается ни на день, ни на минуту. История остановилась. Нет ничего, кроме нескончаемого настоящего, где партия всегда права. Я знаю, конечно, что прошлое подделывают, но ничем не смог бы это доказать — даже когда сам совершил подделку. Как только она совершена, свидетельства исчезают. Единственное свидетельство — у меня в голове, но кто поручится, что хоть у одного ещё человека сохранилось в памяти то же самое?
Факты, во всяком случае, утаить невозможно. Их распутают на допросе, вытянут из тебя пыткой. Но если цель — не остаться живым, а остаться человеком, тогда какая в конце концов разница? Чувств твоих они изменить не могут; если на то пошло, ты сам не можешь их изменить, даже если захочешь. Они могут выяснить до мельчайших подробностей всё, что ты делал, говорил и думал, но душа, чьи движения загадочны даже для тебя самого, остается неприступной.
«Если бы я мог спасти Джулию, удвоив собственные страдания, пошел бы я на это? — спрашивал он себя. И отвечал: — Да, пошел бы». Увы, это только умствование. Он знал, что должен отвечать так, и вся его решимость не более чем обязанность. Это ум говорил в нем, а не сердце. Здесь вообще ничего невозможно чувствовать, только боль и только ожидание боли. А кроме того, ощущая боль, можно ли желать, ради чего угодно, ее усиления? Нет, на этот вопрос он еще не мог ответить.
Предательство уже указывает на любовь. Нельзя предать знакомого.
Победить можно лишь любовью. Заставить врага проиграть способна и ненависть. Но побеждает лишь любовь — мы учили этому тысячи лет... Побеждает лишь любовь. Не попадись в ловушку фальшивой победы — она хуже поражения.
По-настоящему любить — это быть верным.
По-настоящему любить — это не предавать.
По-настоящему любить — это когда веришь.
Когда с ней делишь свою жизнь, а не кровать.
По-настоящему любить — порой бывает больно.
От этой боли нет лекарств и даже нет врача.
Можно многое простить, забыв про гордость.
Но есть правило — предательство нельзя прощать.
Победа над любовью дает силы для других побед.
Любовь — это триумф воображения над разумом.
(Любовь – это триумфальная победа воображения над разумом.)
Человек, быть может, не столько ждет любви, сколько понимания.
Когда любишь кого-то, ты его любишь, и, если ничего больше не можешь ему дать, ты все-таки даешь ему любовь.
Cлайд с цитатой