Георгий Александров

Другие цитаты по теме

Та жизнь ушла. Так и должно быть, не надо жалеть. Можно только оборачиваться, иногда совершая путешествия в прошлое. А жить нужно только настоящим и будущим. Ностальгия — удел никчёмных и слабых людей, а сентиментальность вообще недопустима.

В Константинополе у турка

Валялся, порван и загажен,

«План города С.-Петербурга»

(«В квадратном дюйме — 300 сажень...»)

И вздрогнули воспоминанья,

И замер шаг, и взор мой влажен...

В моей тоске, как и на плане:

— «В квадратном дюйме — 300 сажен!..

Те, кто ностальгирует по детству, на самом деле сожалеют о тех временах, когда кто-то их опекал.

— Гувернёр у меня был француз. Прекрасный человек... Он учил меня «всему шутя, не докучал моралью строгой, слегка за шалости бранил»...

— «И в Летний сад гулять водил»...

— Да, мы любили с ним гулять в Летнем саду.

— Боже мой, неужели это никогда не повторится?!..

Ненавижу ностальгию, ведь только она бьет по каждому нервному окончанию, по каждой клеточке кожи, выходит испариной и заставляет биться в истериках даже самых сильных людей.

Водка — несомненно наркотик, но признаваться в этом невыгодно.

Тебя, Германию родную,

Почти в слезах мечта зовет!

Я в резвой Франции тоскую,

Мне в тягость ветреный народ.

Наталья снова была повсюду. В смятой постели, в утреннем пиве, в ванной, в зеркале, в молчащей темноте ночи, в провале холостяцкого быта, в глазах моего монаха поневоле «архиерея Тихона», в музыке пианино за стенкой, в писклявых голосах разносортных певичек по радио. Повсюду присутствовала она – рыжеволосая ведьма с глазами, похожими на два эфиопских опала, в которых застыли моря. И я разговаривал с ней, когда Тихон спал. Разговаривал с ее фотографиями, с ее зрительным образом, который сопровождал меня во снах. Кажется, что она была даже в моей новой философии тихохода – в серебристой трости, в малых шагах, в ироническом отношении к собственной персоне. Она пропитала своим присутствием пространство квартиры. От нее нельзя было укрыться ни в молитвах, ни в морозных утрах, ни в горячем кофе. Да и не хотелось укрываться – с ней было лучше, чем без нее. Доходило до смешного. Я знакомился с Ириной, Викой, Александриной, но уже через месяц начинал по ночам называть их Наташами. Она смогла проникнуть даже в женщин, с которыми я спал – спал, чтобы выгнать из себя бывшую супругу. Вероятно, нужно было смириться с тем, что наша связь какая-то особенная. Начало ее положено на земле, но существует она в вечности. Ни с одной женщиной у меня не было ничего подобного. Весеннее обострение? Мартовский синдром? Атмосфера талого снега и обновленных запахов? Если я заболел ей снова, то болезнь эта была приятнее, чем оздоровление. И все же это болезнь, а я не из тех сентиментальных нытиков, которые поэтизируют патологии и бродят по жизни с плачущим ликом Пьеро. Приказ самому себе — сильнейшее лекарство. Хватит распускать свои мысли. Если ты не станешь хозяином самому себе, ты превратишься в раба. Нет. Рабская психология не по мне. Пусть французские мальчики умывают ей ножки. Я умываю руки.

Ностальгия  — бич русского человека, мы предпочитаем жить воспоминаниями о том, как было хорошо тогда, чем предвкушением того, как будет славно потом. Нам прошлое милее настоящего и будущего, потому что в прошлом уже было хорошо, а в будущем... Не факт, не факт. Слишком всё зыбко, слишком нестабильно, слишком непредсказуемо.

Букет от «Эйлерса!»... Вы слышите мотив

Двух этих слов, увы, так отзвеневших скоро?..

Букет от «Эйлерса,» — того, что супротив

Многоколонного Казанского собора!..

И помню я: еще совсем не так давно, -

Ты помнишь, мой букет? — как в белом-белом зале

На тумбочке резной у старого панно

Стоял ты в хрустале на Крюковом канале?

Сверкала на окне узоров льдистых вязь,

Звенел гул санного искрящегося бега,

И падал весело декабрьский снег, кружась!

Букет от «Эйлерса» ведь не боялся снега!..

Но в три дня над Невой столетье пронеслось!

Теперь не до цветов! И от всего букета,

Как срезанная прядь от дорогих волос,

Остался лишь цветок засушенный вот этот!..

Букет от «Эйлерса» давно уже засох!..

И для меня теперь в рыдающем изгнаньи

В засушенном цветке дрожит последний вздох

Санкт-петербургских дней, растаявших в тумане!