Нет, то не снег цветы в садах роняют,
Когда от ветра в лепестках земля, -
То седина!
Не лепестки слетают,
С земли уходят не цветы, а я...
Нет, то не снег цветы в садах роняют,
Когда от ветра в лепестках земля, -
То седина!
Не лепестки слетают,
С земли уходят не цветы, а я...
Над смертью тоже надо смеяться. Особенно в моём возрасте. Я чувствую запах этой паскуды за каждой дверью, ощущаю её дыхание на подушке, когда выключаю свет. Над смертью тоже надо смеяться.
И не стоит под старость бояться
Или верить надежде пустой,
Что нездешние сны нам приснятся
За последней, за чёрной чертой.
По дороге шагая осенней,
Не страшись убывающих дней, -
Перед тьмою сгущаются тени,
Но во тьме не бывает теней.
Ангелы шмонались по пустым аллеям
парка. Мы топтались тупо у пруда.
Молоды мы были. А теперь стареем.
И подумать только, это навсегда.
Был бы я умнее, что ли, выше ростом,
умудренней горьким опытом мудак,
я сказал бы что-то вроде: «Постум, Постум...»,
как сказал однажды Квинт Гораций Флакк.
Но совсем не страшно. Только очень грустно.
Друг мой, дай мне руку. Загляни в глаза,
ты увидишь, в мире холодно и пусто.
Мы умрём с тобою через три часа.
В парке, где мы бродим. Умирают розы.
Жалко, что бессмертья не раскрыт секрет.
И дождинки капают, как чужие слёзы.
Я из роз увядших соберу букет...
Вот и сегодня
до дому еле дополз -
скоро уж, видно,
выйду из этих ворот,
чтобы назад не прийти...
Прошла-пролетела мечтаний пора,
Душа одряхлела. В кармане дыра.
Зато в шевелюре полно серебра.
Ушедших друзей вспоминаю в тоске.
А грезы, как звезды, дрожат вдалеке.
А смерть караулит меня в кабаке.
Долгие рыдания
скрипок
осени
ранят моё сердце
печальной
монотонностью.
Всё сжимается
и бледнеет, когда
пробивает его час,
я вспоминаю
прежние дни
и плачу.
И я ухожу
с осенним ветром,
который меня
носит туда-сюда,
подобно
мёртвому листу.
Счел господь нас достойными кары,
Тяжки божьей десницы удары.
Смерть забыла — кто юный, кто старый,
Полыхают повсюду пожары.
Ах, как жаль, что пришло это горе, -
Разлученным не свидеться вскоре.
Гибнут гоноши, тонут, как в море,
Стынут слезы у женщин во взоре.
Ангел смерти мечом своим длинным
Сносит головы жертвам невинным,
А они, как цветы по долинам…
Стонет мать над загубленным сыном.
Кто опишет несчастия эти?
Худших зол не бывало на свете,
На порогах родительских дети
За ничто погибают в расцвете.
Войте, жалуйтесь: днесь и вовеки
Надо зло умертвить в человеке,
Плачут горы, деревья и реки,
Мудрецы на земле, что калеки.
Пали воины — цвет молодежи,
Те, кого обожали до дрожи,
Те, чьи брови на арки похожи,
Огнеглазые в куртках из кожи.
И диаконы, что ежечасно
Пели богу хвалу сладкогласно,
Смерть вкусили. Роптанье напрасно,
Лишь в могиле лежать безопасно.
Страшный суд совершается ныне,
Но заступника нет и в помине…
Черный ангел уносится в дыме
С новобрачными, а не седыми.
Некий юноша, шедший на муку,
Плакал, с жизнью предвидя разлуку,
Был бы рад он хоть слову, хоть звуку,
Но никто не подал ему руку.
И сказал он: «Тоска меня гложет,
Смерть состарить до срока не может,
Я — зеленая ветка, — быть может,
Кто нибудь уцелеть мне поможет.
Мне не в пору могила-темница,
Сто забот в моем сердце теснится,
Сто желаний запретных толпится,
Лучше б дома мне в щелку забиться!»
И к отцу он воззвал: «Ради бога,
Помоги мне прожить хоть немного,
Мне неведома жизни дорога,
Злая смерть сторожит у порога!»
Горько молвил отец: «Вот беда-то, -
Ни скотины на выкуп, ни злата;
Мог себя запродать я когда-то,
Но за старца дадут небогато».
И подобно другим обреченным,
Сын свалился на землю со стоном:
Вспомнил детство, свечу пред амвоном,
Вспомнил солнце, что было зеленым…
И глаза его скорбь угасила,
И исчезла из рук его сила,
И лицо словно маска застыло,
Неизбежною стала могила.
Тут и молвил он: «Отче и братья,
Лишь молитвы могу с собой взять я,
Умоляйте же все без изъятья,
Чтоб господь растворил мне объятья».
А потом, отдышавшись немного.
Стал просить он служителей бога;
«Помолитесь и вы, чтоб дорога
Довела до господня порога!»
Я епископ Нагаш, раб единой,
Видел сам все страданья Мердина,
Слышал сам его жителей стоны,
Шел сквозь город в печаль погруженный.
По большому армянскому счету,
Год стоит у нас девятисотый.
Приказал я молиться причету,
Позабыл про иные заботы.
И тот, кто не видел её годами,
И те, кто с ней рядом, бок о́ бок жили,
Все к ней сегодня пришли с цветами,
И рядом у ног её их сложили.
Стояли торжественные корзины,
От младшего сына, от старшего сына.
Плача, склонялась над ней невестка,
Та, что не раз отвечала дерзко.
И внук, что ленился очки подать ей,
Свежие листья ей клал на платье,
И, подобревшей рукой соседка
Вдруг положила хвойную ветку.
Люди кольцом стояли в печали,
Плакали, думали и молчали.
Стыли от стужи цветы живые,
Так много их у неё впервые.
А если б она их увидеть могла бы,
Взять, разобрать и поставить в вазы,
Может, из сморщенной, старой, слабой
Стала б красивой и сильной сразу.
И мне захотелось уйти из круга!
Сказать что все эти букеты лживы!
И крикнуть — дарите цветы друг другу
Сейчас, сегодня, пока мы живы!