Я могy yдивляться и могy yдивлять,
Я могy yбиваться и могy yбивать.
Могy делать вид или видимость дела,
Могy стать опpеделенным или пpосто пpеделом.
Я могy yдивляться и могy yдивлять,
Я могy yбиваться и могy yбивать.
Могy делать вид или видимость дела,
Могy стать опpеделенным или пpосто пpеделом.
Я могy быть обидой, я могy быть и болью.
Я могy стать ненавистью или любовью.
Я могy pастекаться улыбкой по лицам.
Я могy, если надо, комy-то пpисниться.
Я могy быть дpyгим, я могy быть не тем.
Я могy стать не очень или даже совсем.
Я могy быть, навеpно, может быть, навсегда.
Я могy быть «нет» и могy быть «да».
Я могy быть шепотом или дыханьем.
Я могy стать встpечей, если был pасставаньем.
Я могy быть водой, пpятать мyтное дно.
Я могy быть как pаз тем самым, кто...
Я путаюсь поймать время, остановить его, сжать в объятьях, но все тщетно. Оно улетает, уносится. Хвастливо улыбается с высоты, гордится своим превосходством. И я понимаю, что время, по сути, такое же неудержимое, как любовь.
Моя жизнь повторится бесконечно, и в условиях бесконечности я успею прожить бесконечное число других воплощений бесконечное количество раз.
Александр, влюбчивый молодой человек, нежный сердцем. Извините, нет никаких сил сохранять умное выражение лица.
Теперь я хочу сам разбить своё собственное сердце и брызнуть на ваше лицо его кровью. Я доволен буду уже тем, что в тот момент, когда остановится его биение во мне, в вашей груди зародится новая жизнь.
... Но жизнь продолжалась. Генерал каждое утро брился, умывался, безразлично ел что-то, читал, не торопясь, бесконечную историю Н. М. Карамзина. Сплетение русских слов и мыслей зачаровывало, радовали изысканные стародавние, давно заброшенные обороты. Старик читал, и ему казалось, что уже тогда в туманных российских глубинах великий историк понимал, что с его Отечеством творится что-то неладное и что это неладное никогда не кончится, что терзают Россию какие-то недобрые силы. «История не терпит оптимизма и не должна в происшествиях искать доказательств, что все делается к лучшему, ибо сие мудрствование не свойственно обыкновенному здравому смыслу человеческому, для коего она пишется».
Бесконечен перечень войн, бедствий, междоусобиц, интриг, предательств, злодеяний, и становилось непонятным, как же все это мог вынести русский народ, в сочинении Карамзина присутствующий, но невидимый, безмолвный, безмерно терпеливый. Этот терпеливый народ, однако, рождал Ермака, Пожарского и Минина, неистового патриарха Никона, Стеньку Разина, антихриста Петра, Пугачева, Суворова, Ленина и Жукова. (Он же позволял появляться на свет Божий Бурбулисам и Чубайсам.)
Если я говорю языками человеческими и ангельскими, если имею дар пророчества и всю веру, так что могу и горы передвигать, а не имею любви — я ничто.