Отцы — забавные люди. Лучшие всегда раздражают.
— ... ты похож на моего сына.
— Я и есть твой сын, пап!
— Нет, мой сын выше ростом...
Отцы — забавные люди. Лучшие всегда раздражают.
— ... ты похож на моего сына.
— Я и есть твой сын, пап!
— Нет, мой сын выше ростом...
При всем при этом и несмотря на все это, Эдди в глубине души обожал отца, потому что сыновья любят даже самых отвратительных отцов. Так рождается их преданность. Не успев еще посвятить себя Богу или женщине, мальчик уже предан отцу, даже если эта преданность совершенно нелепа, даже если ей нет никакого объяснения.
Мне было пять лет, когда мой отец отправил меня с какой-то запиской к начальнику полицейского участка, — тот прочел записку и запер меня в камере минут на пять, а потом открыл дверь и сказал: «Вот так мы поступаем с непослушными маленькими мальчиками». С тех пор мне так и не удалось избавиться от ужаса перед полицейскими.
— Ты слишком переживаешь.
— Я то же самое говорила своей матери, но она была права, а я ошибалась.
Я люблю своих детей, вопросов нет, но моя жизнь — просто отстой. Всё именно так, если ты — родитель! Удовольствий в жизни больше нет! Тебя никто больше не трахнет, эта веселуха закончилась для тебя! Вы не можете спать, вы не спите, вы не можете есть. Вы больше не едите завтраки как люди, вы едите быстро, стоя возле раковины на кухне, какие-нибудь макароны с сыром, которые не понравились дочери. И она вам сразу же: «Жри быстрее!» «Да я тут просто пытаюсь...»
Ты больше не веселишься. Друзья-холостяки спрашивают: «Ну чё, видел новый фильм?» «Нет, ***ь, я не видел новый фильм!» Ты даже не можешь насладиться тем, что ты отец, ведь чем там гордиться? Мы все отстойные родители! Все совершают огромные ошибки. А потом говорят: «Ой! Вот это я лажанулся! Ничего не поделаешь».
— Дурак, приезжай, дают квартиру в городе с удобствами, я загнусь, тебе достанется. Батька... Что это такое?
— Что?
— Что это такое — дурак, загнусь?
— А, это чтоб он понял.
— Дедушка, это же не письмо, а телеграмма. Её культурно писать надо...
— Ну, подскажи, как.
— Срочно приезжай! Отец.
— Не приедет. Пятнадцать лет не дозваться.
— Мы с отцом не были близки. В последние два месяца жизни он писал письма кузенам, партнерам, людям, которых я никогда не знал. Он писал о том, что мечтал свершить, но не успел, и о поступках, которые мог бы не совершать. Он рассказывал им все, что не рассказывал мне. А ведь я хотел все это знать.
— Вас обнять?
— Обойдусь, спасибо.
Страх постепенно проходил, уступая место обиде — так, наверное, досадует лисица на свою попавшую в капкан лапу. И вдруг Кейл вскочил на ноги. Еще секунду назад он и шевельнуться не смел, и вот вскочил и закричал, тоже совершенно неожиданно для себя.
— Ну, давай, бей, бей! Я не боюсь!
Его крик тоже растворился в тишине. Адам медленно поднял голову. Не поверите, до чего же много на свете таких, кто ни разу как следует не заглянул в глаза своему отцу, и Кейл был один из них. Радужка у Адама была светло-голубая с темными лучиками, уходящими в пучину зрачка. И где-то там, глубоко-глубоко в отцовских зрачках Кейл вдруг увидел свое отражение, словно оттуда глядели на него два Кейла.
— Значит, я сам виноват... — медленно произнес Адам.
— Я не хотел, чтобы вы умирали, — сказал Гарри. Эти слова вырвались у него помимо воли. — Никто из вас. Мне так жаль…
Он обращался прежде всего к Люпину, умоляющим тоном.
- …когда у вас только что родился сын… Римус, мне так жаль...
— Мне тоже, — ответил Люпин. — Жаль, что я с ним так и не познакомлюсь… Но он узнает, за что я погиб, и, надеюсь, поймет. Я старался сделать более счастливым мир, в котором ему предстоит жить.