— Дурак, приезжай, дают квартиру в городе с удобствами, я загнусь, тебе достанется. Батька... Что это такое?
— Что?
— Что это такое — дурак, загнусь?
— А, это чтоб он понял.
— Дедушка, это же не письмо, а телеграмма. Её культурно писать надо...
— Ну, подскажи, как.
— Срочно приезжай! Отец.
— Не приедет. Пятнадцать лет не дозваться.
— ... Вероятней всего, твой отец был убит на алжирской войне, а это очень благородно и прекрасно. Он — герой борьбы за независимость.
— Мосье Хамиль, я предпочел бы иметь отца, а не героя за независимость.
... Мы едем на троллейбусе № 23. Он останавливается у Столешникова переулка, у магазина «Меха». За окном — распятая шкура волка, черно-бурые лисы, свернувшиеся клубочком, шапки из зайцев, каракуль. Был вечер, и в витрине уже зажгли освещение. «Магазин убитых», — сказала моя дочь. Она не могла простить человечеству ни ружей, ни бомб, ни самой смерти как системы. Потом, когда обе мои бывшие жены разлучили меня с дочерью — одна из высоких и благородных соображений («этот подлец никогда не увидит моей дочери!»), а вторая из-за нестерпимой, болезненной ревности, — я часто приезжал к её детскому саду и, стоя в тени дерева, издали видел, как в смешном строю красных, голубых, розовых шапочек плывёт и её цыплячья шапочка, для защиты от ветра изнутри подбитая шелком. Я чувствовал, что моя дочь скучает без меня. Я это не просто знал, а чувствовал. Нас не разлучали ни километры, ни океаны, ни снега. Нас разлучали страсти, ужасающая жестокость характеров, желание сделать маленького человека, рожденного для добра, орудием злобной мести. Никогда, до самой смерти я не смогу простить этого ни себе, ни обеим этим женщинам, моим бывшим женам, которых я любил и которые клялись мне в вечной любви. «Мне пора на витрину, — думал я, — туда, где распят серый волк над свёрнутой в калачик черно-бурой лисой. В магазин убитых». Так я думал о себе, и это была правда. Я был убит. То, что осталось от меня, было уже другим человеком.
— Ты ещё три войны переживёшь. Я другое дело, я нервный, псих, а психи — век короткий.
— Я тебе сказал: помру, значит помру, всю жизнь жил без удобств, да мне не удобства надо, трудности надо.
— Трудности я тебе создавать буду.
— Смотри, что получается: вода рядом, дров не надо, в огороде копаться не надо.
— Да пропади он пропадом.
— Да ведь подумать страшно...
— ... ты похож на моего сына.
— Я и есть твой сын, пап!
— Нет, мой сын выше ростом...
Мне было пять лет, когда мой отец отправил меня с какой-то запиской к начальнику полицейского участка, — тот прочел записку и запер меня в камере минут на пять, а потом открыл дверь и сказал: «Вот так мы поступаем с непослушными маленькими мальчиками». С тех пор мне так и не удалось избавиться от ужаса перед полицейскими.
При всем при этом и несмотря на все это, Эдди в глубине души обожал отца, потому что сыновья любят даже самых отвратительных отцов. Так рождается их преданность. Не успев еще посвятить себя Богу или женщине, мальчик уже предан отцу, даже если эта преданность совершенно нелепа, даже если ей нет никакого объяснения.
— Ты слишком переживаешь.
— Я то же самое говорила своей матери, но она была права, а я ошибалась.
Я люблю своих детей, вопросов нет, но моя жизнь — просто отстой. Всё именно так, если ты — родитель! Удовольствий в жизни больше нет! Тебя никто больше не трахнет, эта веселуха закончилась для тебя! Вы не можете спать, вы не спите, вы не можете есть. Вы больше не едите завтраки как люди, вы едите быстро, стоя возле раковины на кухне, какие-нибудь макароны с сыром, которые не понравились дочери. И она вам сразу же: «Жри быстрее!» «Да я тут просто пытаюсь...»
Ты больше не веселишься. Друзья-холостяки спрашивают: «Ну чё, видел новый фильм?» «Нет, ***ь, я не видел новый фильм!» Ты даже не можешь насладиться тем, что ты отец, ведь чем там гордиться? Мы все отстойные родители! Все совершают огромные ошибки. А потом говорят: «Ой! Вот это я лажанулся! Ничего не поделаешь».
Cлайд с цитатой