Франц Вертфоллен. Наталье. Из Колумбии. С любовью

Другие цитаты по теме

Одна из причин человеческих войн — это страх. Это «я тебя боюсь». Ксенофобия.

И это очень здорово показывают шимпанзе. То есть шимпанзе будут воевать на истребление друг с другом, даже когда у них куча ресурсов и куча еды, просто потому что они друг друга боятся. Потому что это два разных племени, которые могут друг друга недопонимать. И уже это одно недопонимание, вообще необходимость брать и разбираться, включать мозги, понимать кого-то другого, — вызывает такой ужас, такую агрессию, что они лучше будут друг друга насиловать и пожирать, чем сделают это дополнительное усилие как-то друг в друге разобраться.

И если человечеству удалось отличиться от других обезьян, то это именно благодаря тому, что какой-то непонятной мутацией, случайной мутацией, случайным сочетанием химических элементов в крови в определённые дни человеческие обезьяны были способны быть друг к другу чуть менее агрессивны, чем шимпанзе.

— Вы, кажется, неплохо разбираетесь в земных удовольствиях.

— Владимир Юрьевич, обидно жить на свете белом и не разбираться в его удовольствиях.

Нет иных контрактов в этом мире как только контракт, основанный на любви и на чести. А других договоров быть не может, потому что всё остальное — мимолëтно. Всё остальное рушится легко.

Лили, я так вам завидую, что вы настолько смелее меня. Я думала, это дар – мочь так легко двигаться перед толпой, так уверенно себя чувствовать. Я думала, это всё из-за красоты. Но нет. Красота – это когда ты… когда ты не о себе. Когда ты не на себе повернут. Я замираю устрицей, перед толпой, потому что я вся повернута на себе – как выгляжу, как смотрюсь, как делаю, а ты – нет. Я видела, как ты танцевала с веерами. Ты просто рассыпала желание. Ты смотрела на Франца, ты восхищалась и рассыпала это желание дробью кастаньет, вспыхами вееров. Ты вообще не думала о себе. Но ты думала о нем. О том, чтоб ему было красиво. Ты делилась с ним восторгом, который он у тебя вызывал. А я именно что ***ская устрица, которая и завидует-то потому, что сама никогда бы такое не вытянула. Сама и Франца не видела бы так ярко, так полностью, потому что боюсь, что сама – уродка. И ведь уродка. Кроты красавцами не бывают.

Когда мужа застрелили, он упал, я поняла, что меня ждет всё то же самое, у меня было столько ярости. Столько ненависти! Но не к режиму. Не к Гитлеру. Вообще. На себя скорее. За то, что я столько ждала, ждала, ждала, когда начнется жизнь, она так и не началась, а вот теперь уже всё.

Нет у любви ни пола, ни ориентации, нет градаций – братская, сестринская, материнская.

Любовь она любовь и есть.

Она просто – любовь.

Если – любовь. А не глупость и гордыня человеческие.

Когда любовь – любовь, нет в ней ни градаций, ни пола, ничего нет, кроме любви чистой.

Бич человечества — это леность мысли. Ты хочешь что-то понять в жизни — тебе приходится пользоваться мозгом. Тебе нужно себе формулировать вещи. Тебе нужно вдумываться в слова, не ждать, что тебе принесут решебник, а самому учиться создавать в своем мозге извилины.

Нам всем нравится мир, где существа достаточно развиты для того, чтоб строгая социальная иерархия ощущалась, как равноправие. Мы все хотим мира, где ты искренне можешь уважать соседа своего, потому что сосед этого достоин. Он не претендует пустым говном на твое уважение, когда даже кола не заслуживает, а он способен на тепло, тепла не боится и открыт тебе, как ты открыт ему. Мы все хотим мира, населенного достойными существами. Только я в упор не могу увидеть, как деление по национальному признаку способно к такому привести. И если вы мне позволите, я считаю, что время, когда ты устанавливал законы лишь для своего королевства, осталось далеко в прошлом. Даже в тринадцатом веке это было уже не так. Сегодня, когда у нас есть трансатлантическая телефонная связь, самолеты, радио, кинематограф, ты должен устанавливать моральные законы для человечества в целом. Фюрер активно работает с Японией. Японцы тоже националисты. Они тоже убеждены, что высшая раса должна быть ростом не более метра шестидесяти, лунолика, узкоглаза и черна волосами, что уголь. Черные говорят: ты очень хорош для белого. Все – нацисты и расисты. Все – каждое человеческое существо, потому что каждый кулик будет орать, что его болото – единственно не болото. Если ты хочешь быть над этим всем, ты должен от них отличаться. Они должны мерить себя по тебе, они не будут этого делать, если ты такой же кулик, который так же истерично нахваливает свое болото.

Но и определение «взрослый человек» ему тоже не подходило. В нем не было мужиковатости — той тяжести челюсти, тела и разума, которые чувствуются в большинстве мужчин, перешагнувших 21 год. Байрон или Оскар Уайльд видели мужскую красоту вот так: подсушенно, большеглазо и декадентно изящно. И с какой-то неуловимой, непозволительной роскошью. Вы надевали на него артикул за номером Б-15, стандартную голубую больничную пижаму, а она тут же выглядела как одежда на Дэнди с иллюстрации Phillips, чья одна бабочка к смокингу стоит 10-ти твоих зарплат.