Воображение — вещь хорошая, но видеть как человека хлещут по голой спине, — это совсем другое. Скверная штука, рассчитанная на то, чтобы сломить человека, да часто оно так и бывает.
— Вы и в самом деле видели это?
— О да! и скажу я вам, барышня, видеть, как мужчин порют плетьми — зрелище не из приятных. Мне, к счастью, не довелось испытать такое самому, но думаю, что ожидать своей очереди тоже не сладко. Наблюдать, как хлещут плетьми кого-то, в ожидании того же для себя... не приведи боже!
— Вы хорошо знаете капитана? — неожиданно спросил он.
— Хуже, чем вы, — ответила я. — Я видела его до этого всего один раз, да и то случайно. мы не пришлись друг другу по вкусу.
К моему удивлению, суровое лицо Дугала смягчилось.
— Не могу сказать, что и мне он сильно по душе, — сказал он.
Побарабанил пальцами о край каменной ограды водоема, о чем-то размышляя, и повернулся ко мне.
— А кое-кто о нем весьма высокого мнения. Дескать, храбрый солдат и прекрасный воин.
Я подняла брови.
— Поскольку я не генерал английской армии, на меня эти качества не производят впечатления.
— Вы знали, что это сделал Рэндолл. Джейми вам об этом рассказывал?
— Немного.
— Значит, он хорошо к вам относится, — раздумчиво проговорил Дугал. — Обычно он никому об этом не говорит.
— Даже представить себе не могу, почему бы это? — съязвила я.
Ежели ты командуешь мужчинами, опирайся на твердые правила. Либо завоюй их уважение — если сумеешь. Либо запугай их.
В школьные годы я, как и все дети, читала Диккенса. И более ранних писателей, разумеется, тоже; помнила описания не знающего жалости правосудия старых времен, суровые приговоры тем, кто преступил закон – приговоры, не учитывавшие ни возраста, ни обстоятельств. Но читать с уютной дистанции в сто или двести лет о том, как вешали или калечили детей — это совсем не то, что толочь травку в ступке, в то время как несколькими футами ниже происходит нечто подобное в реальной действительности.
Как и многие люди, я с ужасом слушала рассказы и сообщения, доходившие из послевоенной Германии — о депортациях и массовых убийствах, о концентрационных лагерях и крематориях. И так же, как многие другие делали это и будут делать еще долгие годы, я спрашивала себя: «Как могли люди допустить такое? Они должны были знать, они видели эшелоны, видели заборы, видели дым. Как они могли оставаться в стороне и ничего не делать?» Но теперь я поняла.
Храбрость в сражении не является чем-то выдающимся для шотландца, вы это знаете, но победить страх, когда ты в спокойном, обычном состоянии — редкое свойство.
Понимаете, барышня, очень легко быть храбрым, когда сидишь в таверне за кружкой эля. Куда труднее приходится, ежели торчишь на карачках в мерзлом поле, а мушкетные пули свистят у тебя над головой и колючий вереск царапает задницу. Но еще труднее стоять лицом к лицу с твоим врагом, когда кровь твоя льется тебе на ноги.
Люди — это стадные животные в силу необходимости. Они ими стали еще в пещерные времена, когда — безволосые, слабые и беззащитные, чьим оружием была лишь хитрость, — выжили благодаря тому, что объединились в группы; они поняли: защита — в многочисленности. Это понимание вошло в плоть и кровь, именно оно неосознанно управляет толпой. В течение несчитанных, неисчислимых тысячелетий выход из стаи, противопоставление ей себя означало смерть для того, кто решался на такой шаг. Противостояние толпе требует не просто личного мужества, оно требует преодоления извечного инстинкта.
— А вы не возражали бы, если бы я осмотрела вашу спину?
— Нет, не возражал бы, — он даже как будто немного удивился и несколько секунд молчал, обдумывая это. — Наверное, потому, что вы как-то умеете дать понять... короче, вы сочувствуете мне, но не жалеете меня, и я это понимаю.
Cлайд с цитатой