Эстер-Грэйс Ривс. Когда бабочки обжигаются крыльями.

Кошмар, кошмар, кошмар, кошмар.

Я засовываю его себе в карманы и волочу себя за шкирку в ледяной дом. Там ещё больше кошмара, там все стены пропитаны им, хоть и незаметно. Там ты отбрасываешь тени на всё-всё-всё: на кружки без ручек, на ручки без колпачков, на мои ладони и мамины тусклые волосы, на жизнь, застывшую в дверном проёме, незаметно рыдающую так, что уши закладывает. Там ты отбрасываешь миллионы теней, а я всего лишь одну — такую тощую, с длиннющими пальцами и вечно растрёпанными волосами, торчащими в разные стороны.

Другие цитаты по теме

— Наверное, все так не любят осень лишь потому, что она напоминает всем их же самих. Догорающих в этом мире, таком быстром и зыбком. Или потому, что среди всего такого яркого они чувствуют пустоту внутри.

— А зима?

— А Новый год уже, — совсем забыла.

Его надо будет сначала отыскать в твоих ботинках, карманах тёмно-серого пальто и в маминых таблетках. Он точно где-то там затерялся, лежит, грустит, плачет, будто и у него кто-то умер. А это он сам умирает.

Наступает.

— Это мой любимый праздник, — признаюсь я, открывая окно, высовывая голову в снежинки-снежные-моря и зажмуриваясь, как тогда, когда ты со мной разговаривал.

— И мой, — подхватывает мой друг, шмыгает носом, сжимаясь. Часто-часто моргает, сбавляя скорость.

Ветер заплетает мои волосы и вены на запястьях в тугие узлы, а я молчу. Провожаю глазами облака снежные, ледяные, больше не сахарные. Смотрю на мир из-под опущенных ресниц, взметаюсь свитерами и страхами.

— Не бойся, Грэйс. Я уже не болею толком, просто меня там зачем-то держат. Думают, я сошла с ума, раз мой сын умер, а я в порядке, веришь? Я живая, — миссис Сандерс прижимает меня к себе, опускаясь на ледяной пол. Это она про больницы и врачей, ослепших от усталости под самый Новый Год, точно Фигурист.

— Мотылёк, конечно же, живая. И очень красивая.

— И замёрзнете скоро, девочки, — Дилан тащит к нам старые вещи, вспоминая, что дома-то ничего не осталось. — Бабочки, Мотыльки и Писательницы. Замёрзнете.

Размениваю свои глаза на уличные фонари, дрожащие, словно размытые маяки. Вижу лишь снег, лишь людей, лишь засыпающие лица. Будто кто-то закрывает нам всем глаза ладонями, и мы так разгуливаем, шлёпаем по лужам, по сугробам, по могилам, не замечая разницы.

А её и нет.

Там под чёрными насыпями лишь тела. Никого больше.

— Разве, лучшие друзья так убегают? — спрашиваю я, а мальчик с шоколадными глазами отворачивается. Он что, правда не понимает, что убегая, тебя вновь убивает? Признаёт двадцать восьмое и скрывается. — Дилан, — жалобно тяну, словно вот-вот расплачусь, хотя уже.

— Не бойся, Грэйс. Горе не исчезнет. Его ещё так много будет, что и наглотаешься и надышишься, насмотришься, наслышишься.

Горе не исчезнет.

Миссис Сандерс хихикает, плачет, а потом усаживается у окна.

— Как ты, Мотылёк, в такой ураган? — Порываюсь я.

— А что такого? Мне так в разы легче.

— Убегать? — Порывается Тео.

— Возвращаться.

Мама у меня настоящая Пианистка. Безымянная девочка. Актриса. Мама у меня тоже Королева, только царства Призрачных мам, гуляющих под окнами, когда совсем никого нет. Помещающихся лишь в малюсенькой коробке из-под обуви. Или в чьих-то глазах, вечно-плачущих. Королева Призрачных мам, пустых, как зимний морозный воздух, но тёплых, как тающий снег.

Забытых своими детьми.

Я натягиваю на лохматую голову капюшон, пускаясь в плавание. В мой немой марафон, перебираю ногами до твоего крылатого дома, задыхаюсь. Всё, что остаётся после меня — огромная пустота, тяжёлая, тянущая вниз, к земле. Или даже ниже. А всё, что до меня — прозрачное, будто ненастоящее, хотя это не так. Маме это во мне и не нравится — не-вера, но на самом я верю, только в своё, зарытое под землю, забытое.

Я верю, а всем видится, что нет.

— Осень догорает на стёклах, видишь? — Шепчу я, непонятно кому. Так тихо-тихо, будто сама умираю, лишаясь всего в одно мгновение.

А это страшно? Страшно умирать?

— Фонариками и цепочками огней. Вижу.

— Это хорошо, — я отлепляюсь от окна и распускаю волосы, улавливая аромат пионов и ванили. — Смотреть вокруг.

— Жизнь покидает мое бренное тело, но мой ум ясен, как никогда. Король любит мою жену!..

— Что за вздор?

— Это правда. Король Франции хочет отобрать у меня единственное, что я не в силах ему отдать — мою жену. Сир, я тоже люблю Анжелику. И больше собственной жизни ценю своего короля. Вот почему моя жизнь стала для меня совершенно невыносимой и я в бою искал смерти...

— Друг мой...

— Прошу, Ваше Величество, простить мне эту горькую правду. Лишь мое положение дает мне право на откровенность...