Петр Квятковский

Другие цитаты по теме

Клюгенау улыбнулся:

— А вы не смейтесь… Я вам не сказал, что влюблён, но чистый облик женщины возбудил во мне желание жертвовать для неё. Поймите, что в любви никогда нельзя требовать. Мальчик бросает в копилку монеты и слушает, как они там гремят. Когда-нибудь он вынет оттуда жалкие рубли. Я же хочу бросить к ногам женщины не копейки  — разум, страсть, мужество, долготерпение, надежду и, наконец, самого себя. Неужели, Карабанов, эти чувства могут прогреметь в её сердце, как копейки в копилке?

Красивая женщина – это профессия.

И если она до сих пор не устроена,

ее осуждают и каждая версия

имеет своих безусловных сторонников.

Ей, с самого детства вскормленной не баснями,

остаться одною, а, значит, бессильною,

намного страшнее, намного опаснее,

чем если б она не считалась красивою.

Пусть вдоволь листают романы прошедшие,

пусть бредят дурнушки заезжими принцами.

А в редкой профессии сказочной женщины

есть навыки, тайны, и строгие принципы.

Идет она молча по улице трепетной,

сидит как на троне с друзьями заклятыми.

Приходится жить — ежедневно расстрелянной

намеками, слухами, вздохами, взглядами.

Подругам она улыбается весело.

Подруги ответят и тут же обидятся...

Красивая женщина — это профессия,

А все остальное — сплошное любительство.

Из десяти тысяч женщин, в которых я влюблялся, все десять тысяч знали это еще до того, как я сам понимал.

Истинное наслаждение наблюдать за женщиной, когда она влюблена. Ее лицо становится лучистым и сияет, все линии тела как-то сглаживаются и «звучат» по-новому.

Что-то начинается, что-то заканчивается. Мне потребовалось 3 секунды, чтобы влюбиться, но перестать любить кого-то невозможно за 3 секунды...

И Паганини... Он скрипку роняет,

Слыша каприччио в рокоте волн.

Сцена надеждами вновь озаряет

Ноты расстроенных флейт и валторн.

Нем Паганини. Струна безнадежна.

Но наступает прощания час...

Женщина плачет так тонко, так нежно,

И хризолиты струятся из глаз.

Узкими пальцами трогает розу,

И, отразив торжество красоты,

В трещине зеркала рушится проза

И вырастает крыло высоты.

Ангелом рвётся из рук его скрипка,

В воздухе реют дворцы — всё она!

Льётся эфир, будто не было крика.

Тайна бессмертия разрешена.

Женщина яблоко ела.

Летело над крышами время.

Весна на ногах своих длинных

бежала, смеясь, как девчонка.

Женщина яблоко ела.

У ног её море рождалось.

Солнце её золотило,

заставляя светиться тело.

От волос её воздух струился.

А земля была — зелень и розы.

Синевы победное знамя

против смерти весна поднимала.

Женщина яблоко ела.

Весна величавым жестом

раскрывала ладонь: кружились

в лазури цветы и рыбы.

Ревел, подбираясь ближе

в венке из лимонных листьев,

ветер быком незримым.

Мирт пылал, как белое пламя.

И южное море сияло,

словно лицо любимой.

Женщина яблоко ела.

Мерцали звезды Гомера.

Летело над крышами время.

Резвились в воде дельфины.

Женщина яблоко ела.

Ей не хватало разнообразия и оттенков вкуса, к которым она привыкла в других городах; она скучала по мягкому сладковатому кофе с ванилью в парижских кафе, по густому ореховому напитку в шумных кафе Нью-Йорка, по изысканному бархатистому шедевру в Милане и по ее любимому мокко с кокосом, который мгновенно переносил ее со скамейки центрального парка в шезлонг на берегу Карибского моря.

Он заваривал чай из звезд и ругал повседневщину, рисовал в траве портрет из своих следов, говорят, он любил горожанку, простую женщину, и вписал ее в вечность посредством обычных слов.

Красавицы нас дразнят постоянно,

Им так легко увлечь, уйти, вернуться,

И растравить закрывшиеся раны,

И, наподобье розы, улыбнуться.

Воистину, небесные созданья!

Но изменяя нашему сословью,

Они забудут все свои признанья,

Чтоб насладиться новою любовью.