Роберт Рождественский

Такая жизненная полоса,

а, может быть, предначертанье свыше.

Других

я различаю голоса,

а собственного голоса

не слышу.

И все же он, как близкая родня,

единственный,

кто согревает в стужу.

До смерти будет он

внутри меня.

Да и потом

не вырвется наружу.

Дело в том, что на моём письменном столе давно уже лежит старая фотография. На ней изображены шесть очень молодых, красивых улыбающихся парней. Это – шесть братьев моей матери. В 1941 году самому младшему из них было 18 лет, самому старшему – 29. Все они в том же самом сорок первом ушли на фронт. Шестеро. А с фронта вернулся один. Я не помню, как эти ребята выглядели в жизни. Сейчас я уже старше любого из них. Кем бы они стали? Инженерами? Моряками? Поэтами? Не знаю. Они успели только стать солдатами. И погибнуть. Я писал свой «Реквием» и для этих шестерых, которые до сих пор глядят на меня с фотографии. Писал и чувствовал свой долг перед ними. И ещё что-то: может быть, вину. Хотя, конечно, виноваты мы только в том, что поздно родились и не успели участвовать в войне. А значит, должны жить и помнить о погибших.

Время

в символах разобраться!

Люди — винтики.

Люди — винтики...

Сам я винтиком был.

Старался!

Был безропотным.

Еле видимым.

Мне всю жизнь

за это расплачиваться!

Мне себя, как пружину,

раскручивать!

Верить веку.

И с вами

раскланиваться,

люди-винтики,

люди-шурупчики.

Предначертаны

ваши шляхи,

назначение каждому

выдано.

И не шляпы на вас,

а шляпки.

Шляпки винтиков,

шляпки

винтиков!

Вы изнашивайтесь,

вы ржавейте,

исполняйте

всё, что вам задано.

И в свою исключительность

верьте!

Впрочем,

это не обязательно.

Всё равно обламают отчаянных!

Всё равно вы должны остаться

там, где ввинтят, -

в примусе,

в часиках,

в кране,

в крышке унитаза.

Установлено так.

Положено.

И -

не будем на эту тему...

Славься,

винтичная психология!

Царствуй, лозунг:

«Не наше дело!»

Пусть звучит он

как откровение!

Пусть дороги

зовут напрасно!..

Я

не верю, -

хоть жгите, -

не верю

в бессловесный

винтичный разум!

Я смирению

не завидую,

но, эпоху

понять пытаясь, -

я не верю,

что это винтики

с грозным космосом

побратались.

Что они

седеют над формулами

и детей пеленают бережно.

Перед чуткими

микрофонами

говорят с планетою бешеной.

И машины ведут удивительные.

И влюбляются безутешно...

Я не верю,

что это винтики

на плечах

нашу землю держат!..

Посредине двадцатого века

облетают

ржавые символы...

Будьте счастливы,

Человеки!

Люди умные.

Люди сильные.

Снова меняю

вёрсты

на мили.

По телефону

Москву вызываю...

Женщину,

самую лучшую

в мире,

сделать счастливой

не успеваю!..

Давай увидимся с тобой хотя б во сне!

Ты только скажешь, как ты там.

И всё.

И я проснусь.

И легче станет мне...

Толпа,

как больная природа,

дрожит от неясных забот...

По виду -

частица народа.

По сути -

его антипод.

Почему, зачем,

Одиночество,

Ты со мной не прощаешься?

Пусть мне холодно и невесело,

Все стерплю, что положено...

Одиночество, ты — профессия до безумия сложная.

Всё меньше -

окружающей природы.

Всё больше -

окружающей среды.

Так тихо, что музыку надо, как чьё-то лицо, вспоминать.

Так тихо, что даже тишайшие мысли далёко слышны.

Так тихо, что хочется заново жизнь начинать.

Так тихо...

Приходить к тебе,

Чтоб снова

Просто

Вслушиваться в

Голос;

И сидеть на стуле,

Сгорбясь,

И не говорить ни

Слова.

Приходить,

Стучаться в двери,

Замирая, ждать

Ответа..

Если ты узнаешь

Это,

То, наверно, не

Поверишь,

То, конечно,

Захохочешь,

Скажешь:

«Это ж глупо

Очень...»

Скажешь:

«Тоже мне,

влюблённый!» —

И посмотришь

Удивленно,

И не усидишь на

Месте.

Будет смех звенеть

Рекою...

Ну и ладно.

Еу и смейся.

Я

Люблю тебя

Такою.