Ни пылкие девы,
ни выпивки литр,
ни что так не грело,
как бабушкин свитер…
Ни пылкие девы,
ни выпивки литр,
ни что так не грело,
как бабушкин свитер…
— А мама где?
— Она живет в доме Бога вместе с Иисусом, Марией, святым духом, длинноухим ослом, Иосифом и говорящим орехом.
— *** твою, а кто за тобой-то смотрит?
— Бабушка.
— Да? И как её зовут?
— Бабушка.
— А как она, бодрая?
(Заходят в дом, навстречу выходит бабушка)
— Бабушка! Санта пришёл.
— О, Роджер. Ты пришёл.
— Бабушка, а ты бодрая?
Ну неужели ты до сих пор не поняла, бабуля, что своим нежностями ты портишь будущего офицера?
Как легко дышится после дождя.
Всей больной грудью — вдох!
Я попросил свою боль обождать,
не заставать врасплох...
Мир ощущается всем естеством,
когда его воздух свеж.
В лужах — незримое с детством родство,
в ветре — есть шёпот надежд.
Мир многогранен, красив и чист,
как бы не маялся ты...
Что соловьиный чарующий свист,
что полевые цветы.
Смерть — перманентна,
она — навсегда.
Жизнь — словно Божий алмаз.
Держи же сильнее,
не отпускай
счастье,
что здесь и сейчас!
Девочка плачет: шарик улетел.
Ее утешают, а шарик летит.
Девушка плачет: жениха все нет.
Ее утешают, а шарик летит.
Женщина плачет: муж ушел к другой.
Ее утешают, а шарик летит.
Плачет старушка: мало пожила...
А шарик вернулся, а он голубой.
Прошлое вечно осколком
режет память
и рушит сон.
Я нашёл нас вчера на полке,
в плоском виде
цветущим днём.
Сзади тусклое вечное «Kodak».
Подпись ручкой «Дзержинский карьер».
Этот мир детства и фотоплёнок —
вековой между нами барьер.
В каждом фото,
подобном этой:
меркнет солнце ли,
брезжит рассвет,
Улыбаются вечные дети,
что убиты течением лет…
Память душила не спящую совесть,
кашель пронзил тишину…
На пол упала потёртая повесть,
за новым вдохом — к окну…
Меланхолические мотивы
множили чувство вины.
Как объяснить,
что мы неделимы,
при этом — разделены?!
Если бы я делала пластические операции, сейчас бы выглядела, как Анжелика. А я выгляжу — как бабушка Анжелики!
Я узнавал,
время лечит лишь мнительных.
Тех, кто придумал, «что жить не сможет».
Их, как итог,
что не удивительно,
старые чувства потом не тревожат.
Есть ещё те,
кто любил «хронически».
Кто однолюб
и болел без прикрас.
Тех «доктор-время» не лечит,
фактически.
Их «лечит» смерть,
вместе с чувствами,
враз!
Моей маме всю жизнь нравились странные вещи. Она никогда ничего не любила, но всё время была чем-то увлечена. Не долго и не сильно. Кулинарией, путешествиями, людьми, тибетской медициной. Она легко бросала одно ради другого, и ничего не оставляло следа в её душе. Или, может быть, она специально выбирала только то, что не оставит следа. Её жизнь была похожа на покрывало в стиле пэчворк. Она запросто сшивала всё, что попадалось ей под руку, не задумываясь ни о форме, ни о цвете. Ни о чём.
В итоге, как ни странно, получилось что-то уютное и функциональное. Она надела на нос очки и попросила называть себя «бабушкой»… Я дорожила произошедшими с ней изменениями и не думала о том, что и у пэчворка есть изнанка.