Люди творят богов желая понять природу вещей. А природа вещей такова, потому что её сотворили боги.
Разум человека есть творение Бога, и притом одно из самых превосходных.
Люди творят богов желая понять природу вещей. А природа вещей такова, потому что её сотворили боги.
Холодное струится пламя
Пылает немо звездопад
А ночь исходит соловьями
А соловьи в ночи звенят
Мани́т нас бог и дьявол дразнит
Мы миром мазаны одним
Страшнее не придумать казни
Чем та какой себя казним
И в будний день и в светлый праздник
Чем та какой казним себя
То богохульствуя то веря
То издеваясь то скорбя
В себе то ангела то зверя
И ненавидя и любя
Бога нет...
Ну что ж, и слава богу...
Без Него достаточно хлопот.
Сея в сердце смутную тревогу,
над землёй
пасхальный звон плывёт.
Бога нет...
Но так, на всякий случай,
позабыв про деньги и харчи,
затаи дыхание и слушай,
как пасхальный звон плывёт в ночи.
Всё сильней, всё праведней, всё выше
Золотой
звучащею стеной
движутся колокола,
колыша
черный воздух
над моей страной.
Бога нет...
Ну что ж, я понимаю...
И, влюблённый в белый, бедный свет,
я глаза спокойно поднимаю
к небесам,
которых тоже нет.
— А как мне называть вас, если возникнет необходимость?
— Какой сегодня день?
— Среда.
— Хм, сегодня мой день. На нем и остановимся.
Капля, попадая в море, становится морем. Душа, соединяясь с Богом, становится Богом.
... любовь вплетена в структуру вселенной так же прочно, как гравитация и противоположность материи и антиматерии. Место для Бога, каков бы он ни был, не в паутине между стенами, не в сингулярных трещинах мостовой, не где-то вовне, впереди или позади событий… но в самой ткани вещей. Он развивается вместе с развивающейся вселенной. Познает, как познают способные к познанию элементы вселенной, любит, как любят люди
А скажем, вот бездушная краса -
(Такой не видел — но положим так):
Возьмите красоту и ничего иного -
Уже вещь лучшая из всех, что создал Бог!
«Покажи мне Бога», — сказал некогда атеист христианскому мудрецу Феофилу Александрийскому. «Прежде покажи мне человека в себе, способного увидеть Бога», – ответил Феофил Александрийский.
Квазимодо остановился под сводом главного портала. Его широкие ступни, казалось, так прочно вросли в каменные плиты пола, как тяжелые романские столбы. Его огромная косматая голова глубоко уходила в плечи, точно голова льва, под длинной гривой которого тоже не видно шеи. Он держал трепещущую девушку, повисшую на его грубых руках словно белая ткань, держал так бережно, точно боялся ее разбить или измять. Казалось, он чувствовал, что это было нечто хрупкое, изысканное, драгоценное, созданное не для его рук. Минутами он не осмеливался коснуться ее даже дыханием. И вдруг сильно прижимал ее к своей угловатой груди, как свою собственность, как свое сокровище... Взор этого циклопа, склоненный к девушке, то обволакивал ее нежностью, скорбью и жалостью, то вдруг поднимался вверх, полный огня. И тогда женщины смеялись и плакали, толпа неистовствовала от восторга, ибо в эти мгновения... Квазимодо воистину был прекрасен. Он был прекрасен, этот сирота, подкидыш, это отребье; он чувствовал себя величественным и сильным, он глядел в лицо этому обществу, которое изгнало его, но в дела которого он так властно вмешался; глядел в лицо этому человеческому правосудию, у которого вырвал добычу, всем этим тиграм, которым лишь оставалось клацать зубами, этим приставам, судьям и палачам, всему этому королевскому могуществу, которое он, ничтожный, сломил с помощью всемогущего Бога.