В то время, когда
бандит готовит свое преступленье
(окна зашторивает, сдвигает стулья и шкаф),
в этот час обыватели прячутся по квартирам,
снова надеясь выжить и всех пережить.
В то время, когда
бандит готовит свое преступленье
(окна зашторивает, сдвигает стулья и шкаф),
в этот час обыватели прячутся по квартирам,
снова надеясь выжить и всех пережить.
... иногда ты думаешь, что к тебе начали относиться плохо, а на самом деле просто это ты уже плохо начал думать о человеке. Все люди внутри остались животными и без слов чувствуют все, что происходит, ни одно душевное движение не остается без ответа, и более всего равнодушие.
Ох, как меня тогда задело его равнодушие! Уизли посчитал меня недостойной своей ненависти, отомстив тем самым так, что дух перехватило...
— Господин Кселлос, вы что, прошли мимо, когда на деревню напали? Поверить не могу!
— Ну, раз Вальгаава там не было, то меня это тоже не касается, не так ли?
— Да-а, тебе бы в правительстве работать.
Теперь я понимаю, что значит «перегореть». Именно это со мной произошло. Я перегорел. Что-то во мне погасло, и все стало безразлично. Я ничего не делал. Ни о чем не думал. Ничего не хотел. Ни-че-го.
У него синели кончики пальцев и губы, то и дело темнело в глазах, а кожа стала сухой и блестящей, но она как будто не замечала этого, в ней была, как говорил один писатель, «завороженность сердца», позволявшая ей занимать себя только приятными глазу предметами и неутомительными для души делами.
И тут я увидел вереницу лиц напротив. Все они смотрели на меня, и я понял — это присяжные. Но я их не различал, они были какие-то одинаковые. Мне казалось, я вошел в трамвай, передо мною сидят в ряд пассажиры — безликие незнакомцы — и все уставились на меня и стараются подметить, над чем бы посмеяться.
Самосохранение — это круг, который удерживает на плаву и позволяет подольше не расстаться с телесным мешком. Страх же — камень, тянущий на дно.