Этот серый, упорный, вечно доверчивый взгляд, взыскующий правды, заставил меня солгать.
И вдруг я чувствую: мы — одно тело, одна душа; если сейчас она исчезнет, от меня останется половина. Будь я не столь рассудочен и самодоволен, до меня дошло бы, что этот обморочный ужас — любовь. Я же принял его за желание. Отвез её домой и раздел.
Представь, что вернулся на свой остров, а там — ни старика, ни девушки.
Ни игрищ, ни мистических утех. Дом заколочен.
Осенью, ну, прошлой… я и подумать боялась тогда. И подумать боялась, что любовь к тебе в разлуке ослабнет. Она разгоралась все ярче и ярче. Черт знает почему, ты был мне ближе, чем кто бы то ни было прежде.
И письмо я отправил, как бросают в море бутылку с запиской – не слишком рассчитывая на ответ.
— Что-то не так?
— Всё так. Просто теряюсь в догадках, что за недобрый бог заставляет тебя, прелестное дитя, вздыхать по такому дерьму, как я.
Если отождествлять сознание с массой, мы уравновешивали друг друга, точно гирьки одинакового достоинства. Этот баланс длился долго, почти бесконечно; два сгустка материи, каждый – в коконе пустоты, разведенные по полюсам, лишенные мыслей и ощущений.
Если что-нибудь и может причинить ей боль, так это молчание; а я хотел, чтоб ей стало больно.
В ней сквозила податливость незапертой двери; однако темнота за дверью удерживала меня от того, чтобы войти.
Это касается всех коллекционеров. Их мораль стремится к нулю. Вещь в конце концов овладевает своим владельцем.
По-моему, двадцать пять – наиболее трудный и больной возраст и для тебя, и для окружающих. Ты способен соображать, с тобой обращаются как со взрослым. Но бывают встречи, которые сталкивают тебя в отрочество, ибо тебе не хватает опыта, чтобы постичь и усвоить их значение.
Cлайд с цитатой