Она была женщиной-девочкой, настолько хрупкой и беспомощной, что хотелось ее защитить. Любой мужчина рядом с ней невольно становился рыцарем в сияющих доспехах.
Николас
С деньгами веди себя осторожно. А что же еще делать с деньгами, кроме как тратить, когда они есть и ныть, когда их нет?
И вдруг я чувствую: мы — одно тело, одна душа; если сейчас она исчезнет, от меня останется половина. Будь я не столь рассудочен и самодоволен, до меня дошло бы, что этот обморочный ужас — любовь. Я же принял его за желание. Отвез её домой и раздел.
И вдруг я чувствую: мы — одно тело, одна душа; если сейчас она исчезнет, от меня останется половина. Будь я не столь рассудочен и самодоволен, до меня дошло бы, что этот обморочный ужас — любовь. Я же принял его за желание. Отвез её домой и раздел.
И вдруг, точно серебряные обрезки ногтя Луны, на меня стало падать одиночество собственного существования, долгая, долгая несовместимость «я» и мира вокруг, — чувство, что порой настигает нас тихими ночами, но очищенное от всякой тоски.
И всё-таки кто же я, кто? Просто-напросто арифметическая сумма бесчисленных заблуждений.
И мы занялись любовью; не сексом, а любовью; хотя секс был бы гораздо благоразумнее.
Как-то, ведя машину, я заговорил о том, что у меня нет близких друзей, и прибег к своей любимой метафоре – стеклянная перегородка между мною и миром, – но она расхохоталась.
– Тебе это нравится, – сказала она. – Ты, парень, жалуешься на одиночество, а в глубине души считаешь себя лучше всех. – Я злобно молчал, и она, помедлив дольше, чем нужно, выговорила: – Ты и есть лучше всех.
– Что не мешает мне оставаться одиноким.