— Ты ведь должна быть дома...
— А ты должен быть мертв!
— Ты ведь должна быть дома...
— А ты должен быть мертв!
— Что это на мне, а?
— Бикини. Мы же в тропиках.
— Да, но как оно оказалось НА МНЕ?
— Джун, меня учили разминировать бомбы в кромешной темноте и имея под рукой лишь ириску и английскую булавку. Я раздену тебя и одену, ни разу не взглянув. Хотя не могу сказать, что так и сделал...
— Да, «придёт день» — нехорошее выражение.
— Нехорошее?
— По сути, оно означает «никогда».
— Пилотов убили?..
— Да, их застрелили.
— Застрелили? Но кто?
— Ну... я. То есть, я первого пилота, а он успел застрелить второго. Такое случается.
— Я предупреждал тебя не лететь тем самолетом.
— Когда это?
— Ну, вчера я сказал, порой все, что ни делается, все к лучшему.
— Это не предупреждение, это не предупреждение, Рой, это истина прописная! Хренов слоган! Сказать, что ли, не мог? Джун, полетишь этим самолетом — сдохнешь нахрен!
Я иногда думаю, что не успел сделать: нырнуть на Большом барьерном рифе, проехаться на Восточном экспрессе, попутешествовать по Амальфийскому побережью на мотоцикле с рюкзаком, поцеловать незнакомку на балконе отеля «Дю Кап»...
Радищев — не писатель, он — родоначальник и основоположник. С него начинается длинная цепочка российского диссидентства. Радищев родил декабристов, декабристы — Герцена, тот разбудил Ленина, Ленин — Сталина, Сталин — Хрущева, от которого произошёл академик Сахаров.
— Название бара «Прекрасная дева»... Что это значит?
— Это местная легенда. Молодой рыцарь ушёл в поход, не успел жениться на возлюбленной, и она поклялась ждать его, но он вернулся старым и израненным, а она осталась прекрасной, как прежде. Чтобы освободить её от клятвы, он пошёл на озеро Сплендор и утопился.
— Значит, рыцарь утопился? Конец истории?
— Нет, нет! Сердце девушки было разбито, она по-прежнему его любила, несмотря на возраст и болезни, поэтому она пошла на озеро и тоже утопилась.
— Хэппи-энд!
— В Лондоне болтают, будто ты ходишь по ночным улицам Бирмингема голым, разбрасываешь деньги и говоришь с мертвецами. А еще, что ты обнаглел настолько, что считаешь возможным вызывать евреев в домик сельской местности, где ты живешь, и указывать им какие цены ставить.
— Ну ты же пришел.
— А может, я просто проходил мимо?
— Мне немного стыдно за то, что я столько лет подавлял себя...
— О чем ты говоришь?
— Я говорю про маму.
— Так дело в твоей маме?
— Я должен, Сол. Я должен ей признаться.
— О Боже! Не надо! Ты ничего не должен этому ирландскому Волан-де-Морту!