Желудок просвещенного человека имеет лучшие качества доброго сердца: чувствительность и благодарность.
Не ужинать — святой тому закон,
Кому всего дороже легкий сон.
Желудок просвещенного человека имеет лучшие качества доброго сердца: чувствительность и благодарность.
— Фрэнк, в этих кексах есть какие-нибудь орехи?
— Нет.
— Ты уверен?
— Да.
[В больнице]
— Ты же вроде сказал, что в кексах не было никаких орехов!
— Их и не было, должно быть, у него плохая реакция на крысиный яд.
Но вас я вижу, вам внимаю...
И что же? Слабый человек!
Свободу потеряв навек,
Неволю сердцем обожаю.
— Гвиздо, они очень питательны!
— Да, твёрдые, как камни, а на вкус — как драконье дерьмо.
— Не надо нас есть. Мы не еда. Мы жители Земли! Мы не ваши враги. Ясно?
— Нас прислал сюда верховный лидер, полакомиться человечинкой, обмакивая ее в сливочный соус... Да, шучу я! Я веган. Но какая пицца без сыра и ветчинки?!
— Это лев или бегемот?
— По-моему, лев.
— А на вкус как бегемот. Печенья со зверюшками?
— Нет, спасибо.
Утром я ничего не мог есть. Только выпил две чашки чаю с хлебом и маслом, с картошкой и сосиской. Потом пошел в школу.
– По крайней мере у вас приличные манеры, – говорит Эффи, когда мы заканчиваем главное блюдо. – Прошлогодняя пара ела всё руками, как дикари. У меня от этого совершенно пропадал аппетит.
Те двое с прошлого года были детьми из Шлака, и они никогда за всю свою жизнь не наедались досыта. Неудивительно, что правила поведения за столом не сильно их заботили. Мы – другое дело. Пит – сын пекаря; нас с Прим учила мама. Что ж, пользоваться вилкой и ножом я умею. Тем не менее замечание задевает меня за живое, и до конца ужина я ем исключительно пальцами.
Потом вытираю руки о скатерть, заставляя Эффи поджать губы еще сильнее.
Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора — меня раздражают, как человека с предрассудками — я оскорблен, — но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал.