Он был весьма подходящим объектом для психоанализа — так, по крайней мере, утверждала его мать.
Симон поднял голову и посмотрел вслед Роже, с трудом пробиравшемуся между столиками.
— Вот это мужчина, — сказал он. — А! Каков? Настоящий мужчина. Ненавижу всех этих здоровяков, мужественных, здравомыслящих...
— Люди гораздо сложнее, чем вам кажется, — сухо возразила Поль.
— Вы играете…
Он разжал пальцы, вид у него был усталый.
— Верно, играю, — согласился он. — С вами играл молодого, блестящего адвоката, играл воздыхателя, играл балованное дитя — словом, один бог знает что. Но когда я вас узнал, все мои роли — для вас. Разве, по-вашему, это не любовь?
Он шагнул ей навстречу, она улыбнулась, и вдруг наступило мгновение такой полноты жизни, такого спокойствия, что он даже прикрыл глаза. Он её любит. Он принимал всё, всё, что произойдёт, если произойдёт это из-за неё, всё равно хуже не будет.
— Простите, пожалуйста, — проговорил Симон. — Вот странно: я с самого утра всё время извиняюсь. Знаете, я думаю, что я просто ничтожество.
Вернулся Роже с тремя стаканами и, услышав последние слова Симона, буркнул себе под нос, что рано или поздно каждый убеждается в своём ничтожестве.
Она боялась только одного, как бы Симон не вздумал держать её за руку во время концерта; боялась тем сильнее, что предвидела это; а Поль, когда сбывались её ожидания, всегда охватывала смутная тоска. И по этой причине она любила Роже. Он никогда не оправдывал её чаяний, всегда, так сказать, выпадал из обычной программы.
Мерзки эти воскресные дни одиноких женщин: книга, которую читаешь в постели, всячески стараясь затянуть чтение, переполненные кинотеатры, возможно, коктейль или обед в чьей-нибудь компании; а дома по возвращении — неубранная постель и такое ощущение, будто с утра не было прожито ещё ни одной минуты.
Впервые в жизни она наслаждалась этой страшной радостью — любить того, кого ты неотвратимо заставишь пройти через муки.
Cлайд с цитатой