Все мы постоянно себя разрушаем и снова воссоздаем, просто некоторые делают это резче других.
Первочеловек точно не прыгал от радости по темной преисподней, в которой был сотворен.
Все мы постоянно себя разрушаем и снова воссоздаем, просто некоторые делают это резче других.
Первочеловек точно не прыгал от радости по темной преисподней, в которой был сотворен.
Воскрешение возможно только после полного саморазрушения.
— Только потеряв все, — говорит Тайлер, — мы обретаем свободу.
Сражаться на войне легко. Разрушать легко. Строить новый мир из того, что осталось от старого, — вот что тяжело.
У нас тоже была цель — саморазрушение. И мы избрали самый извращенный способ самоубийства. Решили жить по-настоящему.
Сегодня — подкидной, завтра — азартные игры… Отвлечение от созидательного труда! Понятно говорю?
Я пишу только о тех вещах, которые происходили со мной. О вещах, которые я не могу просто так утопить в прошлом. Слава богу, я склонна к саморазрушению, так что темы для песен у меня найдутся всегда.
Никогда не обращайся с женщинами слишком хорошо. Женщины липнут к пьяницам, игрокам, сутенерам. Они не переносят приятных, хороших парней. Знаешь почему? Они утомляются. Они не хотят счастья. Это утомительно.
Я раскинул руки, чтобы обнять этот прекрасный, совершенный, трагичный, болезненный, божественный, живой, настоящий мир — и взлетел. А сероглазая женщина, моя повзрослевшая школьная растрепанная синица, стояла рядом и молча смотрела. Нет, я не любил ее. Я не любил никого. Не хватало времени, сил, воздуха — вместить сущее, немилосердно разрывающее душу. Как мал человек, но как огромен замысел. Лены, Светы, Даши, Маши, руки, плечи, губы, прикосновения, поцелуи, нежность, секс — все это становилось вторичным на фоне великого механизма созидания в тесных для него застенках человеческой плоти. Стихи проходили насквозь, музыка замыкалась в бесконечность, бездна человеческих глаз ждала в зале, а сцена стонала от падающего на нее неба. И над этим беспокойным морем декораций парил я, парили мы — я и огромный великий мир.