По легенде, когда я выбралась из моей мамы, я сказала медсестре, что она жирная.
— Нет. Мы не будем этого делать.
— Почему? Курт, это не насилие, это смекалка. Я прикрепила диктофон к твоему лифчику.
По легенде, когда я выбралась из моей мамы, я сказала медсестре, что она жирная.
— Нет. Мы не будем этого делать.
— Почему? Курт, это не насилие, это смекалка. Я прикрепила диктофон к твоему лифчику.
— Но у него очень заразный мононуклеоз...
— Ха! У меня столько раз был «моно», что он давно превратился в «стерео»...
Я целовалась с Финном. И должна сказать, что бакса это не стоит, но я бы заплатила и сотню, чтобы потеребить его обвислые сисяндры.
Только потому, что я всех ненавижу не значит, что и они имеют право ненавидеть меня.
— Слушай, давай начистоту. Меня не волнуют ярлыки, кроме ярлыков на шмотках, которые я ворую.
— Не знаю, Сантана. Думаю, нам нужно с кем-то поговорить. Ну, со взрослым. Наши отношения меня здорово смущают.
— Тебя даже завтрак смущает.
— Да, иногда он сладкий, а иногда соленый. Если съесть завтрак в обед, что это будет?
Встав перед зеркалом, Мадлен увидела озабоченного бурундучка, глядевшего на нее оттуда. «Со мной никто не гуляет, потому что я толстая, или наоборот: я толстая, потому что со мной никто не гуляет?» — сказал бурундучок.
Люблю больших,
Люблю попастых!
Люблю больших
И коренастых!
Люблю толстух... ух!
Чтоб все на складках!
Они мой голос считают сладким.
Смешно, но я была рада, что она набрала вес, я думала, что она заедает своё горе, а это значит, что она всё ещё меня любит, и с набранным весом ей будет сложнее кого-то найти.