Я обязана друзьям, которые оказывают мне честь своим посещением, и глубоко благодарна друзьям, которые лишают меня этой чести. У них у всех друзья такие же, как они сами, — контактны, дружат на почве покупок, почти живут в комиссионных лавках, ходят друг к другу в гости. Как я завидую им — безмозглым!
В театре небывалый по мощности бардак, даже стыдно на старости лет в нем фигурировать.
Старшее поколение всегда ругает молодежь:
— Она, мол, совершенно испортилась, стала легкомысленной, не уважает старших, без царя в голове, только о забавах и думает...
Услышав такой стариковский разговор, Раневская сказала со вздохом:
— Самое ужасное в молодежи то, что мы сами уже не принадлежим к ней и не можем делать все эти глупости...
(Сегодняшняя молодёжь ужасная. Но ещё ужаснее то, что мы не принадлежим к ней.)
Я часто думаю о том, что люди, ищущие и стремящиеся к славе, не понимают, что в так называемой славе гнездится то самое одиночество, которого не знает любая уборщица в театре. Это происходит от того, что человека, пользующегося известностью, считают счастливым, удовлетворенным, а в действительности все наоборот.
Я видела, как воробушек явно говорил колкости другому, крохотному и немощному, и в результате ткнул его клювом в голову. Всё как у людей.
Актеры на собрании труппы обсуждают товарища, которого обвиняют в гомосексуализме. Звучат выступления:
— Это растление молодежи...
— Это преступление...
— Боже мой, — не выдерживает Раневская, — несчастная страна, где человек не может распоряжаться своей жопой.
Если бы я вела дневник, я бы каждый день записывала одну фразу: «Какая смертная тоска». И все.
После очередного спектакля, уже в гримёрке, глядя на цветы, записки, письма, открытки, Раневская нередко замечала:
— Как много любви, а в аптеку сходить некому...
Все, кто меня любил, не нравились мне. А кого я любила — не любили меня. Кто бы знал мое одиночество...
Я видела, как воробушек явно говорил колкости другому, крохотному и немощному, и в результате ткнул его клювом в голову. Всё как у людей.
Cлайд с цитатой