— Послушай, мне действительно жаль! Неужели нет ничего, что я мог бы сделать, чтобы ты простил меня?
— Конечно есть. Можешь покончить с собой.
— Послушай, мне действительно жаль! Неужели нет ничего, что я мог бы сделать, чтобы ты простил меня?
— Конечно есть. Можешь покончить с собой.
Пусть он простит её за то, что она слезами смочила манишку его безупречной белой сорочки. Она больше не будет такой.
... Самоубийство зачастую само по себе есть месть. С целью вызвать у тех, кто тебя предал, чувство вины.
Прим не помнила себя от радости, что мама снова в порядке, но я была настороже и все боялась, что это не надолго. Я ей больше не доверяла. Во мне выросло что-то жесткое и неуступчивое, и оно заставляло меня ненавидеть маму за ее слабость, за безволие, за то, что нам пришлось пережить. Прим сумела простить, я – нет. Между нами все стало по-другому. Я оградила себя стеной, чтобы никогда больше не нуждаться в маме.
Теперь я умру и ничего уже не исправлю. Я вспомнила, как кричала на нее сегодня в Доме правосудия. Но ведь я сказала, что люблю ее. Может быть, одно уравновешивает другое?
— Когда я был ребенком, люди говорили мне, что я могу добиться всего.
— И ты боишься разочаровать их?
— Нет, я боюсь разочаровать себя.
Самое главное даже не то, что Клелл пытался покончить с собой, а сознание того, насколько же он был несчастен, и то, что, не достигнув цели, он еще больше унизил себя. Эта боль останется навсегда, она не уйдет.
— Выпивка и секс. Вот что погубило твоего дядю — выпивка и секс.
— Верно. Он не мог получить ни того, ни другого, потому и застрелился.