Эвелина Дубровская

Пока ты один — держишь ответ только перед собой. Остаешься незыблемым и колким, намеренно опустошаешь себя от лишних привязанностей и эмоций, выстраиваешь границы дозволенного для себя и окружающих, чтобы на работе кто-то сказал: «Да она железная леди!». Пока ты один — страх лишь живет в твоей голове. Когда в жизни появляются люди, ради которых ты готов умереть…этот страх спускается в грудь и ломает тебе ребра своей тяжестью. Когда кто-то рядом — ты чувствуешь ответственность. И вся эта боль — общая. Как… как гитара. Одна струна выдает один немощный звук, лишь в совокупности же получается музыка. И ты становишься этой струной, туго-туго натянутой. И дрожишь, когда тебя сотрясают тревоги.

0.00

Другие цитаты по теме

Страх тоже ограждает и спасает людей. Без страха мы бы все давным-давно погибли, мы бы шли прямо на автобус и хихикали при этом, и автобус переезжал бы через нас. Весёленькая была бы жизнь! Но и страх и боль сами могут убить, если они станут слишком большими. Боль убивает тело, страх — душу. И кто знает, где кончаются границы блага, которые они несут с собой?

— Да разве нет способов умирать без боли?

— Представьте,  — остановился он предо мною,  — представьте камень такой величины, как с большой дом; он висит, а вы под ним; если он упадет на вас, на голову — будет вам больно?

— Камень с дом? Конечно, страшно.

— Я не про страх; будет больно?

— Камень с гору, миллион пудов? Разумеется, ничего не больно.

— А станьте вправду, и пока висит, вы будете очень бояться, что больно. Всякий первый ученый, первый доктор, все, все будут очень бояться. Всякий будет знать, что не больно, и всякий будет очень бояться, что больно.

Не думай, что страх — недостаток. Это важный инстинкт, который предупреждает об опасности в твоей жизни.

А если ты никогда не дрался, то боишься всего на свете: боишься боли, боишься того, что не сможешь справиться с противником.

Когда мы говорим, что страшимся смерти, то думаем прежде всего о боли, её обычной предшественнице.

... страшная высота степени кадоша предполагала и страшные же испытания для ищущего. Одному Богу было ведомо, что могло теперь явиться послу из непроницаемой тьмы глубочайшего подземелья, где бесстрастный поручитель оставил его в одиночестве.

Это очень больно и страшно — признаться самому себе в том, что ты не хочешь в себе видеть и гонишь с глаз долой в самые жуткие, тёмные углы своей души — туда, где живут все чудовища и монстры, порождённые тобой. Но когда, преодолев боль и страх, признаешься и примешь правду о себе, то вдруг становится легко. Как будто из последних сил выплываешь из глубины водной пучины на поверхность, вбираешь лёгкими воздух и с облегчением дышишь, дышишь, дышишь…

Сколько можно наращивать панцирь? Не подпускать к себе близко людей, как будто боишься... Чего? А ведь и впрямь боишься, крокодилище. Боишься, что они поймут — у тебя под чешуйчатой броней мягкое брюхо, как у всех. И тебе тоже можно сделать больно. Еще как.

Я не умею полностью доверять человеку. Это, наверно, правильно. Доверие может убить, а недоверие лишь только ранить.