Я всегда говорил, что, по моему мнению, цель музыки в кино передать то, что не видно в кадре или не сказано в диалогах. Это что-то абстрактное, наступающее издалека… и это должно привносить значение в фильм.
На «Последнем танго в Париже» был сложный кастинг. Я хотел снимать Доминик Санда, но она была беременна. Жан-Луи Трентиньян вопил, что не может сниматься голым. Жан-Поль Бельмондо вообще подумал, что я снимаю порно. Хорошо, что я вспомнил о Марлоне Брандо. Ему было 48 или 49 — чертовски привлекательный мужчина. Разделся без проблем.
«Битлз» — группа, которую нельзя не брать в расчет. Они слишком большие. И так стыдно, что Америка отправляет к ним [в Англию] «The Monkees» — боже, это убивает меня. Стыдно, что Америка такая глупая, что породила нечто подобное. В Штатах есть стоящие коллективы, которые голодают и из последних сил пытаются пробиться — а тут появляются эти феи.
Нужно заниматься саморазвитием, читать больше книг, учить языки, мечтать, ставить цели и достигать их. Нужно учиться думать своей головой, научиться нести ответственность за свои поступки и самостоятельно принимать решения. Хип-хоп — это магия, состоящая из пяти элементов: рэп, граффити, брейк-данс, музыка и главный элемент, объединяющий все остальные — это знание!
Музыка должна быть частью фильма, которая улучшает его. Нельзя просто взять и вставить любую мелодию, даже самую любимую композицию, думая, что она обязательно подойдет.
Я убеждён, что наш кинематограф возродится только тогда, когда обратят внимание на драматургию. В основе хорошего кинематографа любой страны всегда лежит история о человеке, его чувствах. Возьмите хотя бы «Фораст Гамп» — замечательная американская картина.
Я думал, что в Великобритании много чуваков, которые умеют играть, но не чувствовать. Но я очень удивился, что это не так, — особенно когда услышал Эрика Клэптона. Это было так странно, я подумал: «Боже!» И каждый раз, как мы с тех пор встречаемся, мы говорим только о музицировании.
Обожаю Аль Пачино. Он играет кубинцев, евреев — умеет перевоплощаться. Когда он разговаривает с камерой — он через камеру разговаривает со своим партнером, с миром, с жизнью, со смертью. Это и есть школа Станиславского. Аль Пачино несет ту самую школу, которая исчезла у нас, — это психологический актер в понимании Михаила Чехова. Наш же психологический театр осмеян и освистан нами самими. В современном театре музыкальные ритмы заменили те, которые должны создаваться актерами и мизансценами. Их наличие, но и их таинственная невидимость — это и заставляло людей стоять ночами за билетами на Чехова. Потому что пьесы-то знали — это же не то что показывали новинку или говорили какие-то слова новые. Но было то дрожание ритмов, которое дает, может быть, более тонкие и более проникающие в человека эмоции и мысли, чем музыка. Режиссеры и актеры просто снимают с себя труды. У Курехина с его поп-механикой была надежда, что без смысла, без выстраданного ясного слова, можно и нужно жить, что в сумятице, в разломе прорастет нечто. А прорастает обычно что-нибудь чудовищное.
Социальная пирамида не лучший способ упорядочить вещи. В классическом оркестре все организовано так: есть композитор, дирижер, руководители разных отделов, парень с трубой и так далее. Поток информации опускается вниз. И этот трубач никогда не наваляет тому, кто сверху.
Cлайд с цитатой